Выходит, оба глаза на месте?
Василий Иванович задумчиво подергал себя за кончик длинного носа, сунул в рот орех, разгрыз. Скорлупки выплюнул на пол.
Вот откуда треск-то – это он орехи грызет.
Ондрей Тимофеевич, он же Ондрейка, почтительно стоял рядом, ждал.
– Охо-хонюшки, – тяжело вздохнул Василий Иванович. – Измыслено-то гораздо. А еже дознаются? Не снесу аз грешный головы. Тот-то, с Преображенья, доподлинно стлился?
Сначала вроде было понятно, но с этого места Ластик, что называется, упустил нить. Пришлось отодвинуться от дырки – снова следить по экрану.
– Ох-охонюшки. (Междометие, выражающее опасение или досаду), — счел нужным пояснить унибук. – Придумано-то искусно. А если дознаются? Не сносить мне грешному головы. Тот-то, из Преображения(Вне контекста непонятно, что именно имеется в виду: церковный праздник Преображения, географическое название или, возможно, Преображенская церковь) точно сгнил?
– Да. Мы ночью, тайно, вскрыли склеп в угличском Преображенском соборе. От царевича остались одни кости. Не было смысла везти – никто не поверил бы, что это чудотворные мощи. Сказали бы, что мы подсовываем падаль, невесть откуда взятую. Поэтому я вывез только гроб, а останки кинул в реку. Тогда-то и надумал предложить твоей боярской милости этот шахматный ход – подсунуть вместо царевича свежего покойника.
– Ты предложил зарезать какого-нибудь мальчишку, дурья башка, – сердито оборвал князь. – А не подумал, что исчезновение ребенка – это шум и лишний риск. Не приведи Господь, еще родственники опознали бы. Этого-то не опознают? Смотри, Ондрейка, с топором играемся!
Раздалось тихое, вкрадчивое хихиканье.
– Всё продумал, всё предусмотрел, батюшка боярин. Мальчик этот немец. (Это слово может обозначать как немца, так и вообще иностранца, не говорящего по-русски, то есть немого человека.) Может, и есть у него родственники, да только в собор, где будут выставлены мощи, их, еретиков, никто не пустит.
– Это ты молодец, хорошо сообразил.
Скрип кресла.
– Ладно, пойдем поглядим на твоего немца.
Ластик поскорей кинулся назад, к гробу. Унибук спрятал под лавку. Алмаз на всякий случай сунул в рот. Даже если будут обшаривать, туда-то не полезут.
Вытянулся, сложил руки на груди, придал лицу скорбность – в общем, обратился покойником.
Вошли. Один грузно, тяжело; второй мягко, будто пританцовывая.
– Чим сице ноги с-под лавки? – удивился боярин.
Это он мертвецов заметил, сообразил Ластик.
– Не бремени глáвушку, княже, – проворковал Ондрейка. – То два шпыня безродных, колии отрока добыли. Дал им, пьянцовским душам, лиха зелья, абы не брехали. Сей же час приберу, велю в убогий дом свезть. Там их в яму звестяную кинут, и кончено. Допрежь того хотел твоей боярской милости отрока явить.