— Да я же ничего подобного не думаю, — попытался прервать его Крауш. Видя, что Кручинин все больше волнуется, прокурор подавил своё раздражение. Как можно мягче сказал: — Можешь успокоиться: у вас нет больше ни униженных, ни оскорблённых, за которых современным Достоевским, начиная с тебя самого, нужно было бы болеть душой.
Но вместо того чтобы успокоиться, Кручинин ещё более взволнованно воскликнул:
— Тебе из прокурорского кресла видней. Я тебе верю и могу только порадоваться за мой народ. Но погляди, как язва униженности и оскорбленности маленького человека выпирает на теле буржуазного общества! Если мы оглянемся хотя бы только на нынешнее дело Круминьша. «Перемещённые»! Разве это не последняя грань унижения?.. Кто, кроме нас, протянет им руку помощи? Кто поможет им сбросить красующиеся над воротами лагерей, хоть и невидимые слова: lesciata ogni speranza[29]. Вдумайся в эти слова: «Всякую надежду, все надежды»… Какие слова!.. Гений Данте поставил их на воротах, за которыми нет надежды! — Кручинин почти выкрикнул эти слова. — Ведь даже в «Мёртвом доме» население живёт надеждой. У всякого своя, большая или маленькая, чистая или нет, но надежда. Она живёт у каждого, кто мыслит, у каждого, в ком бьётся жизнь. А «ogni speranza»?! — Кручинин говорил все быстрей, но голос его становился тише. Произнеся последние слова, он нервно повёл плечами и вцепился рукой в ручку кресла. Крауш, чтобы успокоить его, сказал:
— Перед тобой всегда надежда: отыскать истину.
— Не знаю… Не уверен… — с горьким смешком ответил Кручинин.
— В истине… или в надежде?
— В надежде на истину… Убийцу можно наказать, но нельзя вернуть жизнь убитому. Какая же тут истина и какая надежда?
— Конечно, надеяться на воскрешение мёртвых — дело безнадёжное. Но ты забыл о другой важной цели: спасение потенциальных убийц от них самих; спасение жертв, прежде чем над ними поднялась рука убийцы. Надежда на это всегда перед нами.
— Значит, это насчёт «Speranza»? Что ж… — Кручинин оглядел гостей и улыбнулся: — Прокурор выставил меня в роли защитника каких-то пахнущих нафталином призраков прошлого. Наверно, и тебе, Грач, я кажусь старомодным. Но ты знаешь, сегодня… Нет не то слово: не сегодня, я вовсе не стыжусь того, что не забыл с гимназических лет:
Как хороши, как свежи были розы
В моем саду. Как взор прельщали мой,
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!..
Небось нынче молодые люди не пишут таких вещей в альбомы своим дамам. — Кручинин с улыбкой взял руку Вилмы и поднёс к губам. Не выпуская её руки, поднял взгляд на Грачика: — Кто-то говорил: «Грач — птица весенняя». Ты мой грач, моя весенняя птица. Ты мой вестник непременной весны. Со сперанцией, огромной, блестящей, с крылами сказочной птицы! — Кручинин сильным, лёгким, как всегда, движением поднялся с кресла: — Пора…