Грустно позвякивая чашечками, она накрывала чай на низком журнальном столике, грустном шике семидесятых. Вскоре на столе появился засохший пасхальный куличик, и Виктория Павловна принялась мужественно пилить его чем-то, отдаленно напоминающим ножовку. Вадим Андреевич благодушно вызвался ей помочь, и она уселась, как девочка, на диванчике, сложив на коленях разбитые ревматизмом руки.
Чай пили в молчании. Виктория Павловна увлеченно мучила сухарик пустыми розовыми деснами, поминутно обмакивая его в чай. Может быть, она и вправду ничего не знала… А может быть, обиделась на долгое забвение… Вадим уже подгадывал время к последнему поезду, как вдруг из-под стола послышался шорох. Что-то серое прошмыгнуло у ее ног и затихло под батареей.
– Прося, Просенька, выйди, дружок… – Под ржавыми переборами батареи энергично зашуршало. – Это моя подруга Прося, – пояснила хозяйка. – Ей не нравится, когда ее называют крысой. Кстати о крысах… Вот ведь Прося напомнила! Спасибо, дружок! Так вот… Вы записывайте, записывайте! В конце восьмидесятых я работала оформителем в театре. Это уж потом меня выпихнули за сто первый – слишком много писем писала, все о той экспедиции… Однажды летним вечером я прогуливалась в сквере у Никитских ворот и неожиданно встретила… Якова Блуда! Он вышел из шикарной черной машины. Даже стекла были черные!
Виктория Павловна многозначительно умолкла, наблюдая за лицом следователя, но оно было непроницаемо.
– Он был в той самой экспедиции, которой вы все же заинтересовались. Так вот, он за эти двадцать лет ничуть не изменился! Прямо-таки вечный жид! – Виктория Павловна понизила голос до басовитого шепота. – Я так испугалась! В первую минуту даже решила, что обозналась, ведь все они погибли! Официальный некролог, ну, вы понимаете… Но он тоже узнал меня, потому и исчез так быстро: юркнул обратно в машину, как крыса, и дал газу.
Вадим силился припомнить что-либо относительно Якова Блуда, но ничего примечательного об этом человеке в сохранившейся части дела не содержалось. Невзирая на риск заночевать в вымирающем поселке, Вадим попытался еще что-либо разузнать о персонаже, внезапно вынырнувшем из пучины времен.
– Виктория Павловна, опишите мне его, пожалуйста, ну, как художник художнику.
– Ну, ничего художественного в его внешности не было. Он был похож на популярного в те годы гипнотизера. Такой, знаете, юркий, чернявый. Глаза выразительные, но как будто немолодые… Смотрел исподлобья, почти не смаргивая. Я бы даже нарисовала вам его портрет, но сейчас не смогу – руки болят. В экспедиции он был чужаком. Наши молодые «академики» оказались шумным, веселым и остроумным народом. А этот держался особняком. Вот, пожалуй, один случай стоит вашего внимания.