— Вероятно, более чем кто-нибудь другой я восхищаюсь Лорой и особенно ее одержимостью своей профессией, — продолжала я, пытаясь подсластить пилюлю. — Мне хотелось бы в этом походить на нее. Но, конечно, я сознаю, какую цену приходится платить за время и энергию, целиком отданные любимому делу. Ничто не должно отвлекать — даже то, что кажется в какой-то момент очень притягательным.
Я не добавила, что мне хотелось бы быть в этом смысле еще, более одержимой, чем Лора. Уж мне бы, без остатка поглощенной творчеством, было бы не до всяких там романтических глупостей, которые только травмируют других!
— Мне непонятна подобная целеустремленность, — задумчиво проговорил Гуннар. — Ничего похожего я никогда в себе не находил. Я люблю море и корабли. Увлекаюсь живописью и сам беру в руки кисть. Наслаждаюсь горами зимой, озерами и фиордами — летом. Мне нравится жить полной жизнью, чередуя работу и развлечения. Мы, норвежцы, иногда сомневаемся, не упускают ли американцы чего-то самого ценного в жизни из-за своей поспешности и этой самой целеустремленности, о которой вы говорили. Они все хотят добиться чего-нибудь — и как можно быстрее.
— Когда я работаю, я счастлива, — отрезала я. — Мне больше ничего не нужно.
Он усмехнулся. Лицо оставалось непроницаемым, но какой-то огонек мелькнул в его глазах.
— Возможно, вы и счастливы только потому, что не изведали других радостей. Но пока вы здесь, вы позволите познакомить вас с тем, что доставляет наслаждение нам, норвежцам?
— Спасибо, — ответила я без особого энтузиазма. Я не могла позволить себе отвлекаться на Гуннара Торесена. Моя цель — Лора, и я должна сосредоточиться только на этой цели. Какое, собственно говоря, имело значение, нравилась я ему или он мне? Важно, что он помогал мне. Я уверила себя в этом, сопротивляясь той притягательной силе, которая исходила от Гуннара.
"У меня ни на что нет времени, кроме Лоры", — твердила я про себя.
Покончив с обедом, мы направились к отелю. Мы шли пешком. Вечер только что вступил в свои права, сгущались сумерки. Я рассталась с Гуннаром в вестибюле, заручившись его обещанием позвонить мне завтра утром в половине десятого.
Я поднялась к себе в номер, ощущая, как на меня наваливается усталость. Я мало спала в самолете; сказывалась также разница во времени. Все это плюс дурное настроение, причины которого я совершенно не понимала, дарило на меня. Что-то меня угнетало, какая-то депрессия, которая, казалось, только росла, несмотря на то, что я стиралась изо всех сил идти прямо к цели, никуда не уклоняясь. Гуннар, если бы знал о моих намерениях, попытался бы отговорить меня от них или просто помешал бы мне. Быть постоянно Настороже становилось все труднее.