Неся в каждой руке по две затейливой формы бутылки, в гостиную вошел хозяин.
— Я вас, господа, сейчас угощу таким винцом, что по нынешним временам может только присниться. И то не каждому! Сколько лет не трогал, лишь поглядывал, берег для особо торжественного случая.
Но Рубасову было не до вина. Важное сообщение пришло так неожиданно, что целиком захватило его; он не сумел еще разобраться, как установить, хотя бы для себя, свое отношение к полученной новости. Рубасов готов был послать к дьяволу хозяина вместе с редкостным вином и вообще со всем его гостеприимством, однако постарался изобразить на лице нечто вроде радостного изумления. Взяв одну бутылку, он повертел ее, для чего-то понюхал серебряную пробку и, слегка прищелкнув языком, сказал, что да, узнает божественный нектар, шутливо вздохнул и возвратил бутылку хозяину.
— Этим, Иван Никитич, даже камень раздразнить можно, не то что нашего брата. И я, ей-же-ей, глубоко сожалею, да что там — скорблю, что не смогу принять участие.
— Это как же? — удивился Стрюков. Слова Рубасова, казалось, огорошили его.
— Не могу. Дела. Придется как-нибудь потом, в другой раз. Прошу простить, но...
С лица его слетела улыбка, и оно вновь стало официально-холодным и даже враждебным.
— Вы готовы, поручик?
— С вашего разрешения, господин полковник, я буду готов через несколько минут, — четко отрапортовал Обручев.
Рубасов кивнул, и Обручев торопливо вышел.
— Послушайте, Гаврила Сергеевич, вы куда же собираетесь? Ужин, можно сказать, на столе... Не годится уходить от хлеба-соли. И вы как там себе хотите, не отпущу — и разговору конец!
— Дорогой мой! Не сердитесь. — Рубасов обнял Стрюкова. — И рад бы, но... Ах, кабы не было этого «но», всегда так некстати возникающего! Долг и служба превыше всего. Так что...
Стрюков не стал спорить.
— И поручик с вами?
— Не совсем. Но... Видите, опять — «но»! — попытался отшутиться полковник.
— Он еще не ел. Ирина Ивановна говорит — в дороге весь день не жрали, и тут вот...
— Я думаю, поручик скоро вернется, — успокоил Рубасов хозяина и без всяких предисловий заговорил о другом: — Так я, Иван Никитич, доложу атаману, что самолично слышал ваши заверения насчет хлеба.
Хотя такой переход и был неожиданным, но Стрюкова он все же не застал врасплох.
— Как вам будет угодно, — нехотя проронил Стрюков. И грубовато добавил: — Только никаких заверений я не делал, не буду, и никто меня не заставит. Вот так. А если сказал вам, то сказал просто, душевно, как думаю и как оно есть на самом деле.
Рубасов недобро взглянул на него.