Рассмотрев вход в пещеру, Тукин понял — этот тип должен быть там. Он выпустил из руки поводок, чтобы не тянуть за собой упирающегося пса, лишнюю тяжесть и помеху. Ральф, словно за ним гналась стая гепардов, помчался в сторону палаток.
Усмиряя нервную дрожь, сержант Тукин достал фонарь, еще плотнее прижал к телу автомат и шагнул в пещеру.
Он сделал всего три или четыре шага, прежде чем яркий сноп света армейского фонаря вырвал из тьмы странную фигуру. Какой-то непомерно большой человек в сером изодранном балахоне сидел, привалясь спиной к земляному своду. Сидел прямо на растрескавшейся сырой глине. Голова его в непонятном и нелепом головном уборе была свешена на грудь, и потому лица Тукин не видел. Но он понял, что никакой это не человек! И даже не человекообразная обезьяна или еще какая тварь, о которых постоянно травят байки по телеку и в газетах. Больше всего поразили сержанта руки или лапы, он не знал как назвать. Они лежали на коленях и производили жуткое впечатление — Тукин даже не смог сосчитать, сколько на каждой пальцев, сколько черных поблескивающих отточенных когтей. Такими же страшными были и нижние конечности.
Тукин невольно отшатнулся, попятился к выходу. Но все же он нашел в себе силы, остановился. Он заметил, что существо сильно дрожало. И понял — с этой тварью что-то неладное, она или больна, или сильно ранена. Никакого оружия рядом с сидящим не было. И Тукин решился. Не спуская ствола автомата с груди существа, он как-то неуверенно крикнул:
— Эй ты, а ну встать! Давай, давай…
То, что показалось Тукину головным убором, вовсе не было им. Сержант это сразу понял, когда существо медленно подняло голову. Ничего более страшного и уродливого Тукин не видал на свете. Его даже передернуло. Он чуть было не нажал на спуск от неожиданности. Усеянное мелкими и крупными пластинами лицо существа постоянно меняло выражения, но при этом все равно казалось неестественной маской, жуткой и чудовищной.
На любое движение сержант без промедления ответил бы выстрелом. Но существо не двигалось. Оно лишь смотрело на Тукина одним-единственным глазом. И был этот большой круглый глаз напоен такими переполнявшими его болью, страданием, безнадежностью, что Тукин чуть не выронил автомат. Нет, он не мог стрелять в эту тварь. Да не то что стрелять! Он не мог себя заставить отвернуться, выйти, крикнуть своим…
Эта тварь, это обессиленное существо вызывало в сержанте страх и отвращение. Он готов был ненавидеть уродливого пришлеца. Но не мог… Он не мог даже пойти и выдать эту страдающую, умирающую тварь. Все мысли о причитающемся ему куше растворились, развеялись в туманно-розовой дымке. А наяву оставались лишь сконцентрированные в одной маленькой точке боль, страдание, безнадежность. Тукину стало не по себе.