Теперь мне кажется, что если бы больше людей ломало голову над этими «глупостями», все могло быть иначе.
Невообразимая картина — четырехметровая горилла стоит над могилой, и из груди ее раздаются слова на латыни: «Pater noster, qui es in cælis, sanctificétur nomen tuum…».[17]
Отходная молитва ушедшему миру.
Сенсорная сеть, разбросанная на всей огромной территории бывшего национального парка Вирунги, давно прекратила свое существование, как единое целое. Микродатчики движения, аудио и видеодатчики, газоанализаторы, датчики влажности, давления — все они были рассчитаны на неограниченно долгий срок службы в условиях автономной работы в джунглях. Но все оборудование ломается — ливневые дожди, животные, насекомые, грозы, ураганы, замыкания и сбои. А сервисной службы давно не существует.
Починить я их не в силах. Но отдельные участки сети еще функционируют, и один из них, вниз от водопада Хабиуне, зафиксировал перемещение объектов, распознанных по сумме признаков, как люди. Данные по общему инфракрасному излучению: около шести человек. За сутки они прошли по горам пятнадцать километров. От меня они в семидесяти километрах.
Я буду там на рассвете. Прекрасное время для пробежки на дальнюю дистанцию.
Солнце уже зажгло пики массива Вирунги, когда я вышел к стоянке отряда. Снизив скорость до минимума, я тихо обходил древесные стволы, раздвигал ветви, бесшумно скользил сквозь кустарник, жадно тянущийся вверх, через высокие, почти в рост человека, заросли папоротников. Это была даже не стоянка, они просто сбились в кучу в корнях пальмы, нависающей над горным потоком. Зарылись под сорванные ветви и спали. Тепловизор давал четкую картинку — четыре тела слепились в одно жаркое пятно, вздрагивающее во сне. Двое спят поодаль — это охранение. Устали, бедняги. Простите, но я должен выгнать вас из моего леса.
В полукилометре от стоянки я остановился.
Задействована сирена-ревун.
Если бы я мог убивать, то, наверное… нет, все равно бы не убил. Встреть их тогда, возле еще теплых тел убитой семьи, я бы попытался преодолеть запрет на убийство. Но сейчас, жалких и испуганных? Нет.
В утреннем тумане, медленными слоями струящемся меж черных стволов, родился звук. Вибрирующий на одной ноте, нарастающий, пронзительный — до ломоты в зубах, до дрожи в костях, он волнами выплывал из белого клубящегося марева, и каждая следующая была страшнее предыдущей.
Путаясь в ногах и руках, солдаты опрометью подскочили, расшвыривая ветки. Схватились за оружие, испуганно озирались, ежились от утреннего холода. Серый свет рождающего дня ложился на лица, выбеливал скулы.