Он - швед. Кроме того, шведский полицейский, к тому же начальник. Он и представить себе не может, на какой риск идет, сообщая израильскому "патрулю смерти", что он один-единственный, знающий об их планах. Вот почему он и умирает.
Карл машинально кивнул.
- Значит, Фолькессон рассказал, что был единственным во всем нашем отделе, кто знал об этом деле?
- Да, так, должно быть, и было, - согласилась она и, глядя куда-то в сторону, быстро начертила указательным пальцем на песке несколько кругов.
- Воинственный же у тебя дядя!
- Я не верю, что это сделал он сам.
- Почему не веришь?
- Он генерал, израильский генерал. Думаю, что это дело рук шефа самой операции. Во всяком случае, кого-то, кто имеет право принимать решение и самостоятельно проводить его.
- Кто этот шеф операции?
- Его зовут Элазар, но это не настоящее имя. Он очень известный человек в Израиле, по крайней мере в наших кругах. Один из лучших у нас.
- Один из лучших убийц, из тех, кто стреляет невооруженным шведам прямо в глаз?
- В том числе. Но и во многом другом.
- Ты знаешь еще что-нибудь о нем: звание, внешний вид, возраст и так далее?
- Ему около сорока, он необычайно высокий для израильтянина, крепко сложенный, похож на араба - усы и все остальное, но все же ашкенази. Вероятно, он подполковник или что-то в этом роде. Я встречалась с ним, но это было давно.
- Ты не знаешь других его имен, под которыми он разъезжает?
- Нет.
- Все же я не понимаю двух вещей.
- Ну говори.
- Во-первых, я не понимаю, почему тебя не отдали под военный трибунал, если у вас есть такой. Во-вторых, я не понимаю, зачем ты предпринимаешь такие рискованные шаги.
- Это легко объяснить. Но, может, сначала выкупаемся?
- Лучше не надо.
Она пыталась выиграть время, села, подтянула колени под подбородок, а потом, глядя на воду, стала рассказывать - и оба они больше не озирались по сторонам. Она вновь попыталась объяснить ему политическую структуру Израиля. Ее семья принадлежала к прослойке, которую называют высшим классом. Уже по этой причине невозможно предпринимать официальные репрессии против нее, ибо стало бы известно, что она предупредила шведского полицейского и тем самым превысила свои полномочия. Шведское управление полиции делало ведь даже официальный запрос в связи с оставленными Фолькессоном записями в дневнике.
Кроме того, была и чисто практическая причина. Суд над евреями в Израиле не может быть тайным. Если бы ее отдали под суд за то, что она сделала, то она, конечно же, стала бы защищаться и взорвалось бы все, урон был бы не только внутриполитическим, не поздоровилось бы всем партиям, но и международным.