Обе группы разошлись в разные стороны. Одни грузили вещи на броню, упёршись лбом в свою навязчивую идею уехать домой, другие готовились к выезду на базу, расположенную южнее Шали, для получения боеприпасов. Казалось, разорвалась некая пуповина, связывающая нас до этого вместе, и, оттолкнувшись друг от друга, оба наших мира полетели каждый в своём направлении, не желая пересекаться с супротивным даже в траектории полёта.
Мне было больно и стыдно за то, что не разглядел вовремя агитаторов, а когда выявил их, то не придал их разговорам должного значения, считая всех своих казаков, прошедших через Грозный, Старый Ачхой и Орехово, через гибель боевых товарищей, наделёнными иммунитетом перед отступничеством. Как я заблуждался!
И это заблуждение скребло мою душу коготками сомнения. Ведь не удержал же ситуацию, выпустил её из-под контроля! Стыдно…
Собираю всю нашу разношёрстую группу, населяющую территорию блок-поста и состоявшую из остатков двух взводов — Минераловодского и Прохладненского, на короткий совет. Тема одна: после случившегося я больше не имею морального права командовать нашей объединённой группой. Прошу возглавить оставшихся бойцов командира второго взвода Гену Вернигорова — степенного, чрезвычайно спокойного и уважаемого всеми нами казака, но и он сам, и его земляки не дают мне толком изложить свою позицию и категорично утверждают:
— Мы тебе доверяем… Ты наш командир…
Я благодарен этим людям, вижу их искренность и понимаю, что своим решением остаться они отсекли себя от мира, пребывающего за пределами пространства их войны, дистанцировались от людей, не понимающих правила жизни этого запутанного и противоречивого Нечто. Они действительно стали одной командой…
Я благодарен Чебуратору — Николаеву Сергею — за то, что в очередной раз подставил мне своё плечо, и сделал это без выпендрёжа, без бравады, на которую, пожалуй, не был способен. Он сделал это так потому, что по-другому сделать не мог.
Мы не знали друг друга до Прохладного, а здесь, при формировании батальона, на каждом построении, я становился с ним рядом. Высокого роста — не меньше метр-девяносто, худой, с совершенно детским лицом, не ведавшим бритвы, он был в строю всегда правофланговым. Я — рядом с ним. Притирались, что ли, плечом к плечу. Может быть, это и явилось первопричиной того, что потом, на «боевых», мы часто работали в паре. Не знаю… Но «работать» с ним было всегда легко, это факт.
Серёга был самым молодым во взводе — ему шёл двадцать первый год, но он единственный из всех имел боевой орден, заработанный на этой войне. Призванный в армию в 1994 году, он попал в кровавый провал январских боёв в Грозном, где получил пулевое ранение в ногу. Демобилизованный после госпиталя, он имел всё: жизнь, которую чудом сохранил там, где это было непросто сделать, дождавшихся его и счастливых от окончания страшного ожидания родителей, и орден Мужества на груди, дающий надежду на возможность доказать кое-кому в этом мире необходимость справедливого отношения к солдату, вырвавшемуся из пространства, очень часто сжимающегося до точки невозврата.