А подруги завели еще слаще и утешнее, мягко отобрали Стешу у жениха, завели ее за занавеску и, усадив на колени к самой дородной бабе, расплели косы и, пока расплетали, нашептали в три голоса жаркое, стыдное, отчего запламенели Стешины уши и щеки.
Под пение и тормошение дружек молодые отправились ночевать в холодную клеть, вслед сейчас же набился народ, ожидая продолжения свадебного представления. Горя, пьяно ухмыляясь, повалился на постель.
Загородив Стешу широкими юбками, бабы с песнями сняли в нее свадебную одежу, обрядили в льняную станушку и под локотки подвели к постели, где навзничь, точно мертвый, лежал Горя.
– Муженечек на перинушке лежит, а меня, младу, на лавочку валит, в изголовьице ременну плеть кладет, – с озорством выводили бабьи голоса.
Встав на колени, как велел того свадебный обычай, Стеша стянула с правой ноги жениха сапог. На пол со звоном выпал новехонький золотой червонец и укатился под постель.
– Пусти меня к себе в сотоварищи, – пробормотала Стеша, как научила ее дородная баба.
– А ты скачи через меня! – чином, как положено, ответил Горя.
– Я в девицах жила, через огороды не скакала, – со страхом глядя на черный платок, отвечала Стеша.
– А ну скачи! Я сказал!
Разбитной дружка щелкнул нагайкой.
– Необъезженная кобылка попалась, за ночь управиться бы… – загоготали дружки. – Сладишь ли, Горя?
– А ты дай нагайку! – нешуточно попросил он и выхватил у дружка косоплетку с наборной рукоятью.
– Ложитесь вдвоем, а вставайте втроем, – напутствовала Агафья, торопливо поправляя перину и проверяя, не подсунули ли чего лихие руки. – Ты плеткой-то не маши, младень, а то счастью хребет перешибешь… – строго заметила она Горе.
За тонким тесовым простенком продолжалась хмельная беседа, со двора разъезжались тройки. Кто-то остался коротать ночку в избе, а на далеком берегу, в слободе, дурным голосом выла собака. Стеша робко прилегла на беленую холстину постели и отвернулась к стене. Она дышала мелко, затаенно, темный ужас от близости Гори лишал ее разума. Горя медленно распустил узел черного платка, снял свадебную сряду и остался в длинной, до коленей, рубашке. Наклонившись к невесте, он тронул ее за плечо жадно и требовательно.
– Пожалей ты меня, не трогай, – прошептала Стеша, затиснув у горла крепкий льняной ворот. – Боюсь я тебя, мертвый ты!
– Мертвый? Так что с того, если мы, мертвые, едим и пьем, как живые, а до девок и баб еще пуще скучаем? – хриплым шепотом спросил Горя. – А что боишься, так это хорошо…
– Подожди одну лишь ночку, дай попривыкнуть… – солгала Стеша.