Вот если бы кто-нибудь сказал мне: Отдай всё: и коттедж, и деньги, и всё, что ты нажила за столько лет, а взамен получишь возможность вот также побегать голышом вдоль реки, ей Богу, отдала бы не раздумывая.
А зачем? — ещё больше удивляясь, спросил муж.
А затем, чтобы потом всю жизнь вспоминать об этом.
Что-то у тебя дороговато получается! А что тебе мешает вспоминать об этом, не лишаясь всего? Насколько я помню, ты принимала участие в этом стриптизе?
Увы, но, к сожалению — нет. Там я действовала под давлением обстоятельств, а все остальные от избытка чувств. Как ты этого не понимаешь?
Нет, этого я не понимаю. А ты всё понимаешь?
Нет, тоже не всё. Я не понимаю, например, как мы с тобой живём. Вроде ты всё делаешь правильно, вроде заботишься, вроде любишь, а всё, вроде не ты, а кто-то другой. Иногда ты меня просто пугаешь. Мне кажется, что ты давно мёртвый, но почему-то остался тут на земле. У тебя нет того, что отличает мёртвого человека от живого. У тебя нет чувств. Мало того, ты даже не знаешь, что это такое. Поэтому и получается, что ты иногда не понимаешь людей, а люди не понимают тебя.
Раб задумался, а потом вдруг неожиданно рассмеялся.
Увы, дорогая, но на твоих чувствах кашу не сваришь. Чтобы человек чувствовал, организм должен быть сыт. Я мужчина и должен добывать хлеб насущный в поте лица своего. А вот как я добуду этот хлеб, как накормлю, так и чувствовать можно сколько угодно.
В этом как раз и состоят наши разногласия. Я считаю, что чувство первично, а мысль вторична, а ты наоборот.
Разговор так ничем и не закончился. Муж остался при своём мнение, а жена при своём. Раб вообще не любил эти разговоры. Эти философские беседы раздражали его. И происходило это не потому, что они с Катей всегда занимали диаметрально противоположенные позиции, а потому, что его жена всегда затрагивала ту единственную тему, которую Раб не понимал и поэтому считал себя ущемлённым. Толи на работе! Там совсем другое дело. Там все и всё подчинялось тем правилам, которые Раб сам и устанавливал. И уж, конечно, не о каких чувствах там не могло быть и речи. День, как правило, начинался с совещания, где он распекал своих подчинённых. Причём его, нисколько не волновало, заслуживает сотрудник порицания или нет. Он получал разгон просто так, чтобы служба мёдом не казалась. При этом никому и в голову не приходило сказать, что начальник был не прав. Да, что там сказать, об этом и подумать не могли. Такого просто не могло быть, потому, что не могло быть никогда.
Раздав всем сестрам по серьгам, в очередной раз, Раб отправил всех работать, оставив у себя только Стаса.