— Нет. Не во власти человека стереть что-либо из памяти. К тому же я не хочу. Все наши беды оттого, что мы что-то забываем.
Она подошла к нему, поцеловала в лоб, встав на цыпочки:
— Тогда не вспоминай обо мне плохо. Что с тобой?
— Не знаю, Наннерль. Переходный возраст. Ты по-прежнему хочешь погулять на свадьбе в ресторане «Рус-отеля»?
Нонна засмеялась и пошла на кухню — засвистел чайник.
— С медведями и генералом? — крикнула оттуда. — Нет, не хочу. Тоже старею, наверно. Начала ценить тихое счастье. Теперь мне кажется, что оно долговечнее.
Моцарт отправился вслед за нею, присел на табуретку у двери.
— Жаль, — сказал, глядя на льющуюся из крана воду. — Я как раз собирался пригласить одного знакомого генерала.
Нонна закрыла кран, взяла с сушилки блюдца и поставила их на стол.
— Окстись же! — дотронулась до его плеча. — Что ты, словно тебя ведут на заклание? Верка — чудная баба, тебе с ней будет хорошо и просто. И не казни себя, ты ни в чем не виноват. Давай завтракать?
— Спасибо. Я уже поужинал у тебя однажды.
Она снова засмеялась:
— Не бойся. Я ценю твой выбор.
— Правда, я не хочу.
По тому, как он говорил и смотрел на нее, Нонна поняла, что завтракать ей придется в одиночестве. Она села, разгладила складку на крахмальной скатерти.
— Я оставил у тебя рукопись, — заговорил Моцарт после долгой, напряженной паузы.
— Сейчас принесу.
Она вышла в комнату, вернулась с большим целлофановым пакетом. Моцарт незаметно вынул из второго тома чек, спрятал в карман.
— Это книга моей матери, — заговорил он, любовно перелистывая давно выученные наизусть страницы. — Здесь есть то, чего нет в сотнях других книг о Моцарте, — ее душа. Но это чувствую только я. Дочь мою это едва ли заинтересует, у нее другая жизнь. Мать начала писать эту книгу, когда ей было двадцать два года. А умерла она в пятьдесят семь. Анна Мария Петрль тоже умерла в пятьдесят семь. Странное совпадение, правда? Я понял это уже после ее смерти: год работы над книгой равнялся году моей жизни. И году жизни Вольфганга: здесь тридцать пять глав. Тридцать пять лет она писала эту книгу. За такой срок можно было издать тридцать пять книг, но она не издала и этой. Почему?.. Потому что здесь нет ничего нового! Все факты его биографии были известны задолго до нее. Теперь я понимаю, что она вовсе и не собиралась издавать ее — эта книга была образом ее жизни, мыслей и чувств. Как врач я хотел поставить диагноз его болезни по звукам музыки, понять — был ли это на самом деле яд?.. Примерно то же пыталась сделать одна девочка — переложить на музыку самоубийства мадам Бовари и Анны Карениной. Знаешь, к какому выводу она пришла?.. Они не должны были умереть. Я тоже думаю, что Моцарт не умер. Никто не провожал его на кладбище. Никто никогда не видел его могилы. Его отпели в соборе святого Стефана — и все. Получается, что последний его разговор был с Богом. Ни жена, ни дети, ни ван Свитен, ни Сальери — никто не видел, как его зарыли в землю. Но главное — в его «Реквиеме» места для смерти нет!..