На закате Моцарта разбудил топот ног и голоса. Дверь в смежную комнату была распахнута — бандиты выносили оттуда какие-то ящики, джутовые мешки, словно готовились к эвакуации. Покончив с этим занятием, дверь не заперли, но и входить в помещение не разрешили.
— Как вы меня находите? — через силу улыбнулся раненый, когда Моцарт сменил ему белье и повязку.
— Нормально.
— Когда поднимусь?
Подобных прогнозов Моцарт старался избегать.
— У одного нашего общего знакомого был подобный диагноз, — ответил он уклончиво; поймав на себе насторожившийся взгляд, продолжил: — Тридцатого августа ему прострелили легкое, а семнадцатого октября он уже председательствовал на заседании Совнаркома.
Против ожидания, шутка раненому не понравилась:
— Меня это не устраивает. Сделайте поправку на две пули и яд кураре. Через семнадцать дней я должен быть на ногах, — тон его вовсе не походил на тон заложника.
— Я не Господь Бог, — проворчал Моцарт, — и даже не Семашко.
— Да. Но вы — Моцарт. Это тоже к чему-то обязывает. — Раненый отвернулся и закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен. Крупные капли пота выступили у него на лбу.
Выходило, что этот человек его знал? И почему — через семнадцать дней? Значит, он знал и какое сегодня число?.. Две пули и яд кураре… Сразу понял, отреагировал мгновенно. Значит, подозрения о постоянном самоконтроле вполне оправданы — сознание его оставалось активным?
Что означал тон, которым с ним говорил больной, едва почувствовав облегчение? Повелевающий тон человека, привыкшего к беспрекословному подчинению окружающих. Ни зависимости, ни тем более благодарности — то, что могло быть просьбой, звучало из его уст как категорическое распоряжение.
Опасаясь насторожить его чрезмерным любопытством, Моцарт приблизился на расстояние шепота и, не забывая о потайном микрофоне, в очередной раз попытался выяснить:
— Кто вы?.. Зовут вас как?..
Молчание длилось минуту. Казалось, больной опять уснул. Моцарт уже потерял надежду на ответ, как вдруг услышал короткую, несмотря на расхожесть, расставлявшую все на места фразу:
— Здесь вопросы задаю я.
Какое-то время он еще сомневался — не в бреду ли произнесены эти слова? Разбирая систему переливания, то и дело бросал на странного пациента подозрительные взгляды, но сумерки скрывали нюансы его мимики, а закрытые, спокойные веки делали лицо непроницаемым.
«Господи, да он же один из них, — пришел к малоутешительному для себя заключению Моцарт. — Стали бы они из-за какого-то несчастного угонять «скорую»!.. И препараты эти — кровь, барбитураты, все что угодно…»