— Да. А вы не хотите еще раз допросить девушку?
— Пусть идет спать.
— Вы думаете, сегодня хоть кто-либо уснет? — говорит Куницки. — Наш Бакула сидит у проигрывателя.
— Это хорошо. Это просто замечательно!.. А что касается истории с дверцами, то я еще раз повторяю, что их открыл ветер. Самый обыкновенный ветер. Сквозняк шел из верхнего холла. Он сначала захлопнул первые дверцы, потом отворил вторые — в конце низкого коридорчика. И больше ничего не было. Это можно проверить. Сейчас мы так и сделаем.
Домбал с Куницким наклоняются над трупом.
— Зачем? — отвечает через некоторое время Домбал. — И так ясно, что ветер. В таких старых развалинах всегда бывают ужасные сквозняки.
Я выхожу. Слышу, как они хохочут. Пожалуй, есть над чем.
Наверное, в салон, где меня ждет Герман Фрич, я вхожу с очень грозным видом.
Маленький человечек, очки в железной оправе на остреньком носике. Забился в кресло у камина, но тут же вскакивает при моем появлении и, вытянув руки по швам, рапортует:
«Герман Фрич».
— Сядьте, Фрич. Вы говорите по-польски?
— Немного говорю, но плохо, — отвечает, стоя по стойке «смирно», сторож Колбацкого замка.
— В таком случае будем разговаривать по-немецки. Садитесь, Фрич.
Он сидит, напряженно выпрямившись, будто ждет, что вот-вот получит выговор от вышестоящего лица.
— Яволь, герр гауптман. Я скажу вам все, что вы только пожелаете узнать. И прошу прощения за свою дочь. Она очень нервная, ведь еще совсем молодая…
— Да, Фрич, ваша дочь очень нервная особа. И выглядит не особенно здоровой. Зато у вас чудесный вид, Фрич. Вас ничего не беспокоит?
Он отрицательно мотает головой, а лицо его приобретает недоуменно-глупое выражение. Потом он говорит, что со времени войны ничем не болел и никогда себя так хорошо не чувствовал, как сейчас. Если бы его беспокоило здоровье, то, может, он и решился бы выехать в Германию, но поскольку со здоровьем ему повезло, то он предпочитает остаться здесь, в Польше, и работать на своем старом месте. Больше он ничего от жизни не хочет. Ему посчастливилось, он живым и невредимым вернулся с войны, хотя и пришлось побывать и в излучине Дона, и на Курской дуге, и под Будапештом, и пережить поморское отступление. У него есть дочь, которая скоро окончит техникум, станет зоотехником и выйдет замуж. У него будут внуки и польская пенсия. Можно ли чего-либо еще хотеть от жизни, герр гауптман?
— Вам потрясающе везет, Фрич, — отвечаю я.
Сторож снимает очки в проволочной оправе и протирает стекла. Его высохшие пальцы постукивают, как бамбуковые палочки. Фрич улыбается своим мыслям, которые он только что высказал вслух, откровенно и верноподданно. Играет как по нотам в давно известном мне стиле: «Я маленький человек, никуда свой нос не сую, и заботы ваши меня не касаются…»