…Вернувшись после ледовой эпопеи, мы сразу бросились к печке, а Куницки приветствовал нас таким образом:
— Доброе утро. Меня зовут Стефан Куницки. Я эксперт судебной медицины. Очень рад, что вы так быстро приехали…
И, подражая манерам доктора Бакулы, засунул руки в карманы и кивком головы указал на чашки с горячим кофе. Мы никак не прореагировали на его шутовскую выходку. Привели Фрича. За ним пришел Домбал с молоденьким офицером пограничных войск, который всю дорогу от моря до замка засыпал меня вопросами. Я показал ему труп Арнима фон Кольбатца. Он отсалютовал, но не перестал повторять, как испорченная пластинка: «…нарушение границы… нарушение границы…» Наконец под окнами взревел мотор его машины.
Бакула не отступал от меня ни на шаг. Пока Куницки занимался Фричем, стараясь привести его в чувство, хранитель все больше погружался в мрачное отчаяние: «Вы должны что-то сделать… Я обманул его! Нет у меня никакого векселя…» Его жена укутала отца в куртку и сказала: «Он уже знает». Она посмотрела на меня с немым вопросом. Но в ее взгляде не было ни просьбы, ни укора, лишь спокойное ожидание того, что неизбежно должно случиться. Но я ничего не мог ни для кого из них сделать.
Герман Фрич начал говорить. Рассказывал долго, повторяя одно и то же, теряя нить повествования, останавливаясь на полуслове, как будто забыл или, может, боялся высказаться до конца.
Теперь он уже спокоен. Кутается в куртку и смело, я бы даже сказал, отважно кладет ладонь на руку доктора Бакулы. Посматривает на нас, словно ожидая реакции на свой фамильярный жест, который может означать и благодарность и попытку самоутверждения. Бакула не отстраняет его руки. Делает это только тогда, когда с другого конца стола доносится возглас:
— Езус Мария!
Это пани Ласак.
— Езус Мария, Герман! — произносит старуха и встает. Поднимается, внимательно глядя на немца, который при звуке не то своего имени, не то имени божьего втягивает голову в плечи.
Пани Ласак выходит из комнаты, пятясь задом, не сводя глаз с Фрича и не переставая повторять имя божие.
Он снова тянется к руке доктора Бакулы. Куницки стучит себя пальцем по лбу, демонстрируя тем самым свое глубокое отвращение ко всякого рода чувствительным сценам. Я знаю, он сейчас ждет только моего распоряжения готовиться к отъезду.
Он уже высчитал, что, если мы выедем около девяти, в седьмом часу будем в Варшаве. Вместе с арестованными. То есть через двенадцать часов уже сможем лечь спать. Так он сказал. Громко, чтобы слышали Бакула, его жена и его тесть, который не так давно хотел утопиться со страху.