— Вы не могли бы изъясняться без театральности? — поморщился моряк. — Что это вы в самом деле: «дева», «вопиют»? Так нормальные люди не говорят.
— Пусть я ненормальный! Как я могу быть нормальным, если у меня расплющен мозг и раздавлено сердце?
— Ну вот опять. Вы как вызвали Олега Львовича — устно или письменно? — спросил Платон Платонович, чтобы оценить размеры «пробоины» (этим термином он называл любые беды, где бы они ни случались — на суше или на море).
— Я хотел послать ему письменный картель. Потому что боялся не подобрать слов при личной встрече. Но по дороге от дома Фигнеров встретил его на бульваре. Он, иуда, протянул мне руку! Тут уж я сдержаться не мог. Я влепил ему пощечину и крикнул, что вызываю его стреляться — безотложно, сегодня же! Он что-то говорил мне вслед, но я не слушал. Больше я не произнесу с этим негодяем ни слова! — Мангаров вытер вспотевший лоб. — Ну вот. Теперь вы всё знаете. Согласны быть моим секундантом или мне искать кого-то другого?
«Пробоина на самой ватерлинии, — подумал Иноземцов. — Дело дрянь».
— Вы ударили Олега Львовича по лицу? Ну так считайте, что вы мертвец. Знаете ли вы, что некогда он был вынужден уехать за границу, потому что застрелил на дуэли человека, который его ударил?
— Наплевать! — прошептал Мангаров. — Если я умру, это еще лучше. Нам двоим нет места на земле! И наплевать, если я говорю, как Грушницкий!
— Кто-кто? — переспросил Платон Платонович, у которого круг чтения был весьма обширен, но совершенно не включал беллетристики. — Впрочем, неважно. Хорошо, я согласен. А доктор, верно, не откажется быть секундантом у Никитина.
«Мы с Прохором Антоновичем уж как-нибудь попробуем это уладить», — мысленно присовокупил он. Хотя пощечина на бульваре, конечно, сильно осложняла дело.
У Григория Федоровича всё уже было продумано.
— Вот мои условия. Менять их я не намерен. Разве что в сторону ужесточения. Мы стреляемся непременно сегодня. На пяти шагах, чтоб после не говорили, будто я воспользовался своей известной всем меткостью. А насчет места — доктор его знает. Я не случайно помянул Грушницкого. На той самой скале он дрался с Печориным. Всё, ничего не желаю слышать! — замахал он рукой, видя, что Иноземцов хочет возражать.
Подхватил саблю и выбежал.
В крайнем волнении, которое, однако, было совсем не заметно со стороны, Платон Платонович пошел во флигель к Никитину, но соседа своего не застал. Остался ждать, однако вместо Олега Львовича пришел Кюхенхельфер.
Полное лицо доктора всё дрожало и прыгало. Он получил от Никитина записку с просьбой быть секундантом и пришел отказываться. Во-первых, потому что дуэли противоречат его принципам, а во-вторых, потому что обоим забиякам надобно поставить пиявок и прописать ледяной душ — тогда они, глядишь, вернутся в рассудок.