— Вы еще гаже, чем я думал! — бросил ему Мангаров. — К нему невеста едет, а он…
Олег Львович продолжил:
— Я догадался, что с вами. Вы откуда-то узнали о том, что произошло минувшей ночью?
— А что произошло ночью? — спросил Кюхенхельфер. — Вы все что-то знаете, один только я не поставлен в известность. Это нечестно!
— Молчите, не то я выстрелю в вас безо всякой дуэли! — прошипел Никитину поручик.
— Вас обманули. — Олег Львович качнул головой, будто чему-то удивляясь. — Ничего такого, что вы вообразили, меж нами не было.
— Не лгите! Я был там и все видел! Я стоял в кустах!
— Что вы видели? Что я от нее вышел?
— Да! А она вас провожала!
— И только?
— Не только, не только! — Григорий Федорович рванул воротник бешмета. — Я видел ее! Я видел всё! Понимаете?
Никитин кивнул:
— Понимаю. Дарья Александровна — девушка необыкновенная. Отчаянной смелости и беззаветной искренности. Она желала сделать мне дар, который я принять не мог, потому что люблю другую. Вы меня знаете, Григорий Федорович. Я не имею привычки лгать. Ваше оскорбленное чувство мне понятно. Но я перед вами ни в чем не виноват. Нашим отношениям конец. Вы никогда не сможете простить мне удара по вашему самолюбию, а я не имею привычки прощать удары по лицу. Двадцать лет назад я убил из-за этого человека и казнюсь всю свою жизнь. Повторять это преступление я не намерен. Но коли вам охота стреляться, извольте. Где мы встанем? Вероятно, в самом узком месте? Что ж.
Он взял из-под платка первый пистолет и подошел к самому краю скалы.
— Готовы? Ну, на раз-два-три.
Платон Платонович прикусил нижнюю губу. Ему нестерпимо хотелось вмешаться, но снова: на мостике двух капитанов не бывает.
Доктор закрыл руками очки.
Быстро досчитав до трех, Никитин выстрелил на воздух.
— Что же вы? Стреляйте, — хладнокровно сказал он поручику.
Тот с размаху швырнул пистолет о камни и, оттолкнув Иноземцова, побежал вниз по тропинке.
— Человек я не верующий, но в данном случае перекрещусь и даже трижды, — объявил Прохор Антонович, после чего немедленно исполнил обещание.
Потом сел на корточки, осмотрел треснувшее оружие.
— Я всё понимаю, но к чему ломать хорошую вещь? Ох молодость, молодость…
По утрам, едва разомкнутые сонные вежды сощурятся на сияние восходящей денницы, любил Иван Иванович потараканить пухлую, дебелую да сдобную Капитолину Семеновну, пока та еще не пробудилась. Оно и для здоровья хорошо, и для настроения победительно, и вообще по-молодецки. Однако ныне воздержался — не такой день, чтоб беса тешить. Встал он рано, чтобы поспеть к заутренней. И помолился, и к благословению подошел, и свечку поставил.