Вернувшись домой, он проспал едва ли не сутки. Говорят, город радовался, невзирая на траур — но на улицу Рамон еще не выходил. Не было желания. Хотелось напиться, он даже приказал принести вина. Кувшин и кубки и сейчас стояли на столе, но уже налив, рыцарь передумал. Навидался тех, кто пил сперва на радостях, потом от горя, в праздник и без, просто, за компанию. На глазах превращаясь из справного воина в трясущуюся развалину не знающую ничего, кроме хмельного. А кто и вовсе подох, захлебнувшись собственной блевотиной. Может, он и не успеет спиться за оставшееся время — но проверять не хотелось.
— Господин. — Осторожно постучал дворецкий. — К тебе пришли.
— Скажи, что я пьян… или умер. — Проворчал Рамон. — Никого видеть не хочу. Хотя постой… не брат и не герцог?
— Нет. Госпожа Лия.
— Принесла нелегкая… Пускай.
Почему-то прогнать девочку язык не поворачивался. Ладно, посмотрит на него и сама сбежит.
— Здравствуй. — Лия перевела взгляд с закрытых наглухо ставень на поднявшегося Рамона. — Что-то случилось?
— Нет. Просто настроение неважное. — Признался тот.
— Если ты хочешь побыть один, я уйду.
— Брось. Если бы все было так плохо, просто велел бы никого не пускать. Не стой в проходе.
Девушка шагнула внутрь, притворила за собой дверь.
— Садись — Рамон указал на кресло.
— А можно на пол, к камину? — она неуверенно улыбнулась. Девочке явно было не по себе. Неужели он настолько страшен сегодня? Или что-то произошло — но что?
— Можно. Ставни открыть? Или свечи?
— Оставь как есть. Мне нравится.
— Что-то случилось?
— Нет… Наверное, нет. Ты пил? Налей мне, пожалуйста.
— Собирался, потом передумал. Но с тобой выпью. — Рамон протянул гостье вино, сел рядом. — Рассказывай.
— В том и дело, что нечего рассказывать. — Вздохнула она, обхватив ладошками кубок. — Просто… все радуются, а я… не знаю… Я подумала, что кроме тебя не с кем поговорить — ты ведь тоже не любишь войну.
— Я рыцарь. — Рамон пригубил вина. — Я живу войной.
— Да… наверное. Но ты не поешь о былых битвах и не хвастаешься подвигами.
— Было бы чем хвастаться. — Проворчал он. Да что же с девочкой такое? — У тебя убили кого-то вчера?
— Нет… — Девушка поставила уже пустой кубок, снова взяла его, покрутила в руках. — Прости… сама не знаю, зачем пришла. Пойду, наверное.
— Сиди. Не хочешь говорить — не надо. Я сегодня тоже не лучший собеседник.
— Что стряслось? — теперь встревожилась она.
— Ничего. — Рамон пожал плечами. — Устал, только и всего. Пройдет.
Дурацкий вечер и дурацкий разговор. Нет, точно надо было напиться, а сейчас поздно. Но и отпустить девочку просто так… Не нравилось ему, как Лия смотрит в огонь, теребя в руках кубок — будь на ее месте мужчина, Рамон начал бы всерьез опасаться за серебро. Но исповедник из него, если прямо говорить, аховый. Эдгара бы сюда — тот бы мигом почувствовал душу, которую пора спасать и сел на любимого конька, даром что обычно людей боится. Хороший пастор из него выйдет со временем, зря Бертовин ворчит. Рамон снова покосился на девушку. Правду говоря, он спокойно посидел бы рядом и в тишине — с Лией вообще хорошо было молчать. Молчать и знать, что никто не хочет от тебя потока ненужных слов призванных лишь заполнить тишину и помочь убежать от размышлений. Он бы и сейчас так поступил — если бы не что-то слишком уж напоминающее отчаяние в ее взгляде.