Ведя самолет левой рукой, Никритин догнал Рассохина и пристроился к нему справа, на прежнее свое место. Он хотел, чтобы Рассохин ничего не заметил.
Всё пустяки! Самолет можно вести и одной левой рукой, но Никритину было трудно дышать. Болела грудь. Он глотал воздух, но чувствовал, что легкие не наполнялись. Грудь была пробита.
Они шли над озером, над самым льдом. Впереди синел в тумане берег, но Никритин иногда переставал видеть и берег, и лед. Все пропадало, все заволакивалось. Очнувшись, он жадно хватал ртом воздух. Слева от него висел самолет Рассохина, всё на одном и том же расстоянии, то слегка повышаясь, то опускаясь. Лишь бы Рассохин ничего не заметил!..
Снег на озере, озаренный солнцем, блестел слишком ярко, резал глаза до боли. Никритину вдруг захотелось закрыть глаза, отпустить ручку штурвала и ждать, когда самолет врежется в этот снег и лед. Тогда само собой прекратится это нестерпимое усилие, тогда ничего уже не нужно будет делать. Но нельзя, нельзя: Рассохин заметит. И самолет этот не его, а Илейки Рябушкина. Он должен привести самолет в исправности.
Где же озеро? Никритин удивился, поняв, что он уже не над озером, а над аэродромом. Вот бугор с наблюдателем на вершине. Нужно идти на посадку.
Рассохин непременно заметит, что он идет на посадку, не выпустив шасси! И все заметят. Но что поделаешь, он не в силах выпустить шасси. Придется посадить самолет на брюхо. Тише… Тише… Нужно спланировать как можно медленнее. Если бы снег был потолще!
Удар. Ничего, ничего, самолет Рябушкина цел. Только винт погнулся, но это пустяки, ремонт потребуется незначительный.
Никритин увидел людей, бегущих к нему по аэродрому, и потерял сознание.
Вначале она очень много спала. У нее сильно болели ноги, но даже от боли она не просыпалась. Даже когда она на несколько минут открывала глаза, пробуждение не было полным, она все видела как сквозь сон.
Утром, после того как ее посетили два летчика, она сразу заснула. Очнулась при ярком свете дня и увидела возле своей койки толстую девушку в белом халате, с тарелкой и ложкой в руках.
Толстая девушка угрюмо совала ей в рот ложку, и она глотала горячий суп. Он обжигал ей нёбо, но она ела с наслаждением. Она была голодна, давно голодна, так давно, что уже привыкла не думать о голоде. Она приподнялась на локтях, чтобы удобнее было есть. Нюра подложила ей под спину подушку и после каждых двух-трех ложек супа подносила к ее рту ломоть белого хлеба.
– Ты жуй, жуй хорошенько, – говорила толстая девушка. – Нечего кусками глотать.
После супа ей дали вареной лапши.