— Товарищ лейтенант! Пустите погреться… Я болею… Я умру… Я, правда, умру!.. Ну, пожалуйста!
Я заколебался. Конечно, я не хотел смерти Серого, а то, что он может дать дуба, было для меня очевидно. И не впустить его в кабину было бы просто бесчеловечно. И все-таки я колебался. Я слишком живо представлял себе, что меня ждет за этой тонкой дверцей кабины «Урала», и мысленно содрогался.
Долг победил. Я решительно, стараясь не дать себе передумать, вылез из кабины, и даже подсадил Серого, и захлопнул за ним кабину.
Около нее больше никого не было — все куда-то рассосались. Мороз же к утру только усилился. Попрыгав вокруг «Урала» несколько минут, я понял, что долго не выдержу. Куда идти? Выгнать Серого? Сам себе потом не прощу. Только пустил, и тут же — «Пошел вон!». Это гадко.
Но если не так, то куда?
Мысль моя металась в черепной коробке, ища пятый угол. Выхода не было. Я вспомнил только одно место, куда можно было попасть, никого не выталкивая, и не рискуя отстать от колонны в случае чего. Это был кузов нашего «Урала».
Через орудийный лафет я взобрался туда… И не обнаружил ни одного бойца из третьего расчета. Куда же они делись? А, пустое… Нашли себе место получше. Может быть, сидят сейчас, обнявшись, вместе с четвертым расчетом. Может, даже нашли чем утеплиться. Хотя это вряд ли. Вокруг, кроме нас, никого. Ни одного дома, который можно разобрать на топливо для костров — и плевать, есть там хозяева или нет.
Я со стоном повалился на скамейку и блаженно вытянул ноги. Мне жутко хотелось спать. Я сделал над собой усилие… и уснул. Засыпая, я все гадал про себя: «Замерзну или нет?.. Замерзну или нет?.. Замерзну или…».
Нет, невозможно спать на морозе, даже пусть ветер не продувает брезент, за которым я укрылся, насквозь. Ощущение такое, словно ты горишь. Но огонь холодный. Попробуйте побегать босиком по снегу — поймете.
Мне было так плохо, что все то человеколюбие, которое я ощущал в себе еще час — два назад, куда-то исчезло.
Я доскакал до кабины, и попытался открыть дверцу. Мне это не удалось.
«Ого!» — подумал я. — «А Серый не дурак — замкнулся».
Пришлось стучать в окно. Когда там нарисовался знакомый силуэт, я скорчил страшную рожу:
— Вылезай немедленно!
Серый послушно открыл дверь, и тут же очутился на морозе. Я занял его место. Конечно, мне не совсем безразлична была судьба этого солдата, (пусть даже и наркомана), но не до такой же степени, чтобы замерзать самому?
Однако долго посидеть в тепле не удалось. Что-то неуловимо изменилось в том морозном оцепенении, которое сковало нашу колонну. К нашей кабине подошел Донецков и крикнул мне: