Антонина Шалагина».
Вася-Конь столько раз перечитывал это письмо, что выучил его наизусть, снова и снова повторяя слова, которые звучали для него столь необычно, что казались неведомой песней, которую никогда раньше не доводилось слышать. Они обжигали, будто клокочущий кипяток, напрочь растапливали сомнения и отчаяние последних дней, когда после внезапного загула на Инской улице он забился в своей избушке в лютом одиночестве и ему временами чудилось, что он начинает сходить с ума: блазнилось, что слышит в тесном пространстве голос Тонечки Шалагиной. Совершенно измаявшись, он заставил себя выбраться из избушки и отправился в Колывань, по дороге лишь сообразив, что потерял счет дням недели. Оказалось — воскресенье, базарный день. На базар Вася-Конь прямиком и отправился. Первым делом поспешил в дальний угол, где издавна шла торговля лошадями и где от одного только их вида он стремительно преображался, словно взлетал над землей.
Но не успел он пересечь и половину базарной площади, как увидел в толпе Фросю, а затем, приглядевшись, и цепко следящего за ней Чукеева.
Вася-Конь словно пробудился от долгой спячки. Снова взыграли в нем азарт, удаль и неистощимая находчивость, которая всегда выручала в самых опасных случаях. Фросю увезли из-под самого носа Чукеева, да так ловко, что Вася-Конь не отказал себе в удовольствии: задержался, хоронясь за торговыми рядами, и посмотрел, как мечется по базару растрепанный и потный пристав. А после незаметно выбрался из толпы, добежал до своей подводы, оставленной в ближнем переулке, сел и понужнул лошадку, правя к избе, куда должны были привезти и Фросю.
Получив письмо, написанное Тонечкой Шалагиной, он возликовал и только что не прыгал от радости, сворачивая и разворачивая листок хрустящей под пальцами бумаги. Фросю вечером того же дня отправил в Ново-Николаевск и наказал ей: сам он в городе будет в понедельник с утра, и будет ждать ее вместе с Тонечкой возле Сосновского сада: место там укромное и зимой малолюдное.
И вот с утра он уже был возле входа в Сосновский сад, утаптывал, прохаживаясь туда-сюда, длинную тропинку вдоль невысокого, по колено, заборчика, зорко поглядывал по сторонам и никак не мог подобрать слова, которые ему хотелось сказать при встрече с Тонечкой. Не было у него никаких слов, было только одно — сладкое замирание сердца. В очередной раз повернувшись в обратную сторону на тропинке, лицом к спуску от храма Александра Невского, он увидел: кто-то бежит сломя голову, размахивая руками и кричит, но расслышать смог только неясное: