А занимались Николай Иванович и Вася-Конь делом странным, а для постороннего глаза так и вовсе диким: в потемках пробирались к полицейскому управлению либо к дому Гречмана и отслеживали, по часам, когда он на службе задерживается, когда домой приходит и как часто среди ночи, вызванный по телефону, торопится в управление. К концу недели они знали о Гречмане не меньше, чем он сам: когда встает, когда ложится, как на службу добирается.
— И долго мы за ним подглядывать будем? — не удержался и спросил Вася-Конь, которому такая ночная жизнь изрядно поднадоела, хотя и деньги за нее были уплачены Николаем Ивановичем хорошие. — Может, лучше голову свернуть ему разом, да и в прорубь, чтоб следов не осталось?
Николай Иванович выслушал его и недобро, нехорошо как-то усмехнулся, а после, помолчав, спросил:
— На каторгу захотел? Там не сахар, на каторге… Так что выкинь из головы. Я для Гречмана иной сюрприз готовлю.
На этом разговор у них закончился.
А сегодня, проснувшись под вечер в роскошной и теплой постели, Вася-Конь вдруг отчаянно затосковал: ему захотелось в свою укромную избушку, он вспомнил, что уже давно не видел Калину Панкратыча, а главное — ему до дрожи в руках захотелось прямо сейчас же оказаться с Тонечкой и поговорить с ней. О чем говорить — он не знал, но был уверен: слова сами найдутся. Даже глаза закрыл, пытаясь представить ее, увидеть как бы в яви.
И представил, и увидел, и затосковал еще сильнее.
А в памяти звучал ее крик, услышанный там, на берегу, когда она предупредила об опасности. И Васю-Коня с головой захлестывала тоска и нежность…
Полежал еще и начал подниматься. В это время зашел Николай Иванович и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
— Василий, сегодня никуда не едем, сегодня здесь остаемся.
— А завтра?
— Завтра будет видно. Вижу, что притомился, погоди, немного осталось. Можно сказать — всего ничего осталось.
На следующий день они с великой опаской съездили на городской почтамт, и там Николай Иванович получил небольшую бандероль, которую тут же в санях торопливо распечатал и радостно прищелкнул языком. Даже негромко что-то стал напевать себе под нос. А когда они приехали в Усть-Иню, он объявил Василию, что тот скоро может быть свободен.
— А с Гречманом-то как? — не удержался и спросил Василий.
— С Гречманом, братец, пока никак. Пока… Ему и без нас теперь так тошнехонько, что не приведи господи…
Николай Иванович точно знал, о чем говорил. И был прав.
Именно в этот момент полицмейстер Ново-Николаевска господин Гречман, находясь в своем служебном кабинете, распечатывал точно такую же бандероль, какую получил Николай Иванович. В бандероли лежала тоненькая брошюрка голубого цвета. И по этому голубому фону — черные буквы: «Вопросы Сибири». Гречман, недоумевая: зачем ему это прислали? — машинально перелистнул несколько страниц и вдруг на одной из них, на грубой, пористой бумаге, увидел свою фамилию. Еще раз быстро перелистнул, нашел начало статьи: «Обыкновенная история. Нравы новониколаевской полиции», захлопнул брошюрку, бросил ее на пол, затем, походив по кабинету, поднял, снова открыл, нашел начало статьи и уже с первых слов, с первых строк ему стало не по себе: спину осыпало гусиными пупырышками; но он пересилил себя и быстро, перескакивая с одного абзаца на другой, начал читать…