Внезапно он осекается, уставившись на деревянную фигурку, недорезанную покамест его ножиком… Черт! А эта семейка из Калифорнии, что грозится арендовать его незанятые четырехкомнатные пенаты в Нагамише?.. Вот был бы недурной улов и навар. И — черт снова! — эти два письма, в которых его просят сдать комнаты на втором этаже, прямо над его конторой… те клиенты ведь точно не высылали ему своих фотографий! Черт и дважды черт! Почему б не оставить человека в покое, не отвлекать, не сбивать с этой безумной крысиной гонки? Что, теперь так и будут вползать к нему в контору и проблемы создавать, когда хорошие времена — прямо за поворотом? Чертова стая призраков прошлого… сгинь, сгинь! Он швыряет фигурку в мусорную корзину, вслед за стружкой… ну уж про этот акт геноцида против цветного Джонни Красное Перо — точно никто не пронюхает, верно?
Как раз когда Симона ввергла в опалу свою докучную статуэтку, затолкав ее вглубь самой верхней полки гардероба и заткнув старым венчальным платьем; почувствовав наконец-то избавление от божественной помощи идола… Какой теперь прок ей в том идоле? Что понимает непорочная Дева в предохранительных гелях? Или — в полоскании горла листерином? Или — в холодных кистах, что морозными пузырями надуваются под кожей, стылая пустота, оставшаяся после того, как ты отринула раз и навсегда Добродетель, Раскаяние и сам Стыд? Не смеши меня, куколка Мария!..
Как раз когда Рэй наконец встает и идет к чумазой раковине в углу их номера, бросив попытки прояснить это утро воспоминаниями. Ставит тазик с потрескавшейся эмалью на горячую электроплиту за шахтой вентиляции, садится на жесткий стул, закуривает, глядит на Рода, ворочающегося в кровати, играющего свои рок и роли храпом на три четверти.
— Родни, старина… — шепчет Рэй. — Знаешь, не так уж ты и лажал с ритмом, в целом. Как бы я тебя ни гнобил. Порой тормозил ты немного, порой гнал, но в целом попадал довольно близко. А у меня ведь, парень, ритм четкий, как часики. И слух абсолютный, знаешь? О, я не рисуюсь, просто говорю, что есть. Напрямки. В смысле, я знаю, что оно есть… вот как прошлой ночью, когда все было ништяк, как лучше не бывает, чаевые, заказы… и ничто не мешало мне взмыть, улететь, понимаешь, парень? Чистая дорога, «Небо мне улыбнется», и ничего не мешало на пути! Ни! Единой! Засады! Род, друг, — ничего такого, что мешало мне взбежать по склону к трону и воссесть королем горы!
Он умолкает. Часы тикают. Он тушит сигарету в кляксе чили на тарелке, встает. Прислушивается к злобному бульканью воды в эмалированном тазике. Подходит к кровати, достает гитарный футляр из-под шкафчика, раскрывает. Вынимает инструмент, кладет его на пол подле футляра… потом какое-то время просто стоит, созерцая изящные изгибы деки, жемчужный лак, ладный вишневый гриф, разлинованный медными порожками и шестью параллелями блестящей стали… чертовски хороша, гармоничная такая штука: свобода, стиль и строй. Улыбается гитаре, закрывает глаза и прыгает на нее обеими босыми ступнями. Струны визжат, дека трещит.