— Не знаю, из чего монету ковать буду… подавать на стипендию уже поздно…
— Слушай! — Доктор перебил, прищелкнув пальцами. — Ты ведь понимаешь, что старик так же мертв, как если б лежал в земле?
— Аминь, Господи, — кивнул Мозгляк.
— Понимаешь ведь, так?
Слегка оторопев от его неожиданной и напористой откровенности, я ждал продолжения, чувствуя себя скорее обвиняемым на допросе, нежели второкурсником. И когда они выкатят прожекторы?
— Быть может, официально твоего отца не объявят мертвым еще неделю, а то и две, как знать? А может и месяц, потому что в нем есть упрямство, хотя почти не осталось жизни. Но упрямство упрямством, Лиланд, однако Генри Стэмпер — покойник, можешь смело ставить на это деньги…
— Минутку. Вы меня в чем-то обвиняете?
— Обвиняю? — Он аж просиял от такой мысли. — В чем?
— В том, что я как-то причастен к несчастному случаю…
— Господи боже, нет! — Он засмеялся. — Ты его слышал, Мозгляк?
Посмеялись вдвоем.
— Обвинять тебя… в том, что…
Я попробовал и сам засмеяться, но смех мой подобен был Мозглякову кашлю.
— Я лишь хотел сказать, сынок, — он смачно подмигнул Мозгляку, — что, если тебя это интересует, ты получишь с него пять тысяч долларов, когда его объявят неживым. Целых пять тонн.
— Это правда, святая правда, — пропел Мозгляк. — Я об этом не подумал, но это так.
— Каким образом? Завещание?
— Нет, — сказал Мозгляк. — Страховка жизни.
— Мне довелось это узнать, Лиланд, потому что я помогал Мозгляку — и себе, конечно; доктор должен иметь долю, как говорится. Я направлял потенциальных клиентов в его агентство…
— Папочка основал, — с гордостью информировал меня Мозгляк. — В девятьсот десятом. «Жизнь и Несчастные случаи на Побережье».
— И как-то лет десять назад Генри Стэмпер пришел сюда за рецептом, не имея и мысли о страховке, а ушел куда надо и имел правильные мысли…
Я поднял руку, испытывая легкое головокружение:
— Секундочку. Вы хотите, чтоб я поверил, будто Генри Стэмпер платил взносы за полис на имя лица, которого он не видел двенадцать лет?
— Самая святая правда, сынок…
— Лица, на которое он и в предшествовавшие двенадцать лет глянул от силы полдюжины раз? Лица, которому он адресовал прощальное напутствие: «Возьми свои потроха в кулак, черт тебя»? Доктор, есть все же предел человеческой доверчивости…
— Ну, вот тебе и причина, — воскликнул Мозгляк, легонько потрясая меня за плечо, — чтоб вернуться домой. Ты должен взять этот полис, понимаешь. Чтоб вернуться к учебе.
Сияние его энтузиазма забрезжило во мне рассветом сомнения.
— А с чего бы мне, — я поднял взгляд на всю длину его руки-палки, —