кубковым золотом. По-моему, даже национальным рекордсменом побывал, сколько-то там, в каком-то заплыве. Господи всеблагой! И всю эту светлую память мне вернула такая крохотная открытка — и с такой изумительной ясностью. Боже! Всего лишь
открытка. Я в ужасе от мысли, что могло бы натворить полноценное письмо.
— О'кей. Ну и какого черта ты намерен добиться, вернувшись домой? Даже если ты, скажем, и сведешь какие-то дурные счеты…
— Разве непонятно? Оно и в открытке: «Наверно, ты уже подрос достаточно». Оно так всегда было: братец Хэнк держался передо мной как идеал, к которому положено тянуться, — и сейчас то же самое. В психолого-символическом плане, конечно…
— О да, конечно.
— Поэтому я еду домой.
— Чтобы дотянуться до психологического символа?
— Или его опустить. И ничего смешного! Теперь яснее ясного: пока я не поквитаюсь с этой тенью из прошлого…
— Бред…
— …я так и буду томиться своей слабостью, неполноценностью…
— Бред, Ли. У каждого есть своя подобная «тень» — папаша, или еще кто…
— …неспособностью ни на что, даже на отравление бытовым газом.
— …но они не мчатся домой ровнять себя под родичей или наоборот.
— Нет, я не шучу, Питерс. Я все обдумал. Слушай, мне безумно жаль бросать тебя в такой разрухе вместо жилья и все подобное, но я все обдумал и выбора нет. А ты — не мог бы известить деканат?
— О чем? Что ты подорвался? Что ты отправился домой сводить счеты с голым призраком своего брата?
— Сводного брата. Нет. Просто скажи им… что финансовые сложности и эмоциональное напряжение вынудили меня…
— Да ладно тебе, друг, ты же не всерьез.
— И постарайся объяснить Моне, ладно?
— Ли, погоди. Ты не в себе. Давай, я сейчас приеду…
— Уже объявили мой рейс. Время не ждет. Я вышлю тебе все, что задолжал, как только смогу. Пока, Питерс! Я намерен доказать, что Томас Вулф был не прав!
Я повесил голос Питерса, все еще протестующий, на рожки, и снова глубоко вдохнул. Похвалил сам себя за самообладание. Как замечательно я все уладил. Я ухитрился со всей добросовестностью остаться в рамках, невзирая на гнусные попытки Питерса извратить нашу систему и невзирая на декседрино-фенобарбовый коктейль, неизбежно вызывающий легкое головокружение. Да, Лиланд, старина, никто не посмеет заявить, будто ты не представил убедительных и исчерпывающих объяснений, вопреки всем досадным помехам…
Помехи же с каждой секундой становились все досадней и настырней; я понял это, едва нырнул из будки в вокзальную суету. Неуемный бутуз довел пинбольный автомат до полного лязго-лампочного оргазма. Толпа толкалась. Чемодан волокся. Рупор ревел, стращая тем, что, если я не поспешу, посадке настанет