По прочтении нам этого гнусного приговора, нас усадили опять в тележку и с тем же церемониалом отвезли в госпиталь, где всех отвели в баню и велели каждой взять ванну и хорошенько вымыться. После взятия ванны каждая из нас должна была переодеться в больничное белье и халат. Нас всего было со мною четырнадцать душ. Когда нас ввели в довольно большую комнату, то появился полицмейстер с доктором и начальницей женского отделения госпиталя. Доктор без всякого внимания к нашей стыдливости, в присутствии конвойных и полицмейстера, велел каждой раздеться донага, подробно осматривал ее, выслушивал сердце и затем приказывал опять надеть рубашку и халат. Из слов доктора полицмейстеру я поняла, что нас вымыли и доктор осматривал, чтобы решить, не вредно ли будет какой-нибудь из нас немедленное наказание розгами. Хотя в тюрьме без всяких подобных церемоний, по жалобе надзирателя или по капризу смотрителя тюрьмы, нам давали и по пятидесяти розог.
Доктор нашел, что всех можно наказывать без опасности для нашего здоровья. Тогда, по приказанию надзирательницы, конвойные связали нам руки толстыми веревками. Пока конвойные вязали нам руки, надзирательница вышла из комнаты. Я и многие из нас стали плакать и просить, чтобы полицмейстер, если не хочет простить, то велел бы наказывать женщинам и в присутствии одной надзирательницы. Но он ответил, что ни сам, ни доктор не могут по закону уйти, а наказывать и - держать должны конвойные. После этого некоторые стали браниться, произносить неприличные слова и даже обвинять полицмейстера с доктором, что они хотят любоваться их голыми телами... Но когда полицмейстер пригрозил дать вместо двадцати розог сорок или даже больше, то брань прекратилась и большинство стало только громко реветь и умолять о прощении... Через некоторое время, показавшееся нам целой вечностью, опять появилась надзирательница, за ней две бабы несли длинную, узенькую скамью, на которой, очевидно, нас будут наказывать; сзади две сестры милосердия несли громадное количество длинных пучков розог из березовых прутьев... При виде такого количества ужасных розог, плач и рыдания перешли в настоящий вой и крики о прощении... Но это не произвело на начальство никакого впечатления; полицмейстер только снова пригрозил удвоить или утроить порцию тем, которые не перестанут громко орать, - после этого крики затихли и перешли опять в сдержанные рыдания. Первою была вызвана девушка Бетти; скамейка уже стояла среди комнаты, и около нее столпилось все начальство, а один конвойный взял пучок розог и стоял около скамейки; он слегка взмахивал розгами. Сестры милосердия положили пучки розог на пол около скамейки и собирались уходить, но надзирательница велела обеим остаться; одной она приказала стать около скамейки и считать удары розог.