* * *
Когда Костя проснулся, было уже очень светло, по внутреннему времени, заложенному в человеке — часов десять, не меньше. Он лежал под шерстяным одеялом в одних брюках на раздвинутом диване. Рядом, носом кверху, отвратительно храпел Ганя, его сальные волосы разметались по подушке и отпугивали неприятным запахом. За стеной кто-то ходил, поскрипывая половицами, бренчал железной посудой, изредка охала входная дверь.
На табурете у дивана стояла кружка. Костя приподнялся, подставив локоть, взял кружку и принюхался. И тут же отпрянул, как кот от кипятка. На резкий запах самогонного спирта отозвался прилив тошноты. Но в горле была пустыня Сахара, и очень хотелось пить.
На счастье, на полу стоял стакан с водой. Муконин жадно высосал добрую половину. Затем решил-таки полечиться. Сделал большой глоток самогонки. Крякнул. Едва сдерживая обратный позыв, быстро запил водой.
Ганя перестал храпеть, через пару минут проснулся. Зашмыгал носом, протер глаза. Остатки самогона, предложенные Костей, выпил без признаков брезгливости. Муконин завистливо покачал головой.
Быстро оделись, через пустующую кухню вышли на улицу подышать.
Погода нашептывала. Солнце сияло и пригревало. Но все же с похмелья казалось немного зябко. Изредка кукарекали петухи, да кое-где протяжно и лениво отзывалась корова. Рядом радостно капало с крыши.
— А, проснулись, гости дорогие! — Давешняя Санечка с распущенными волосами, черными, как смоль, в фиолетовой кофточке поверх халата, с внушительной выпуклостью на груди, поставила ведро на крыльцо.
В ведре в желтоватом молоке качнулась белая солнечная медуза.
— Завтрак там, на столе. Еще вот молочка парного принесла. А Колян скоро будет, просил небеспокоиться.
— Не хочешь ли с нами поехать, милая девица? — вдруг пошутил Ганя. — А куда? — улыбнулась Санечка, остановившись с вновь поднятым ведром.
— На край света.
— Спасибо, конечно, но мне и здесь хорошо.
— Ну, как знаешь.
Деревенская красавица, подарив на прощанье дежурную улыбку мадонны, растворилась за дверью. Костя нашел в кармане смятую пачку сигарет, прикурил.
— Дай и мне тоже, — попросил приятель.
Костя угостил Ганю, затянулся, задумался.
Было что-то теплое, родное, но в то же время убийственно тоскливое в этом деревенском пейзаже. Застывший в пляске прореженный штакетник забора; замершее над черными, с грязно-снежной проседью, грядками чучело в плаще и шляпе; редкая птица, беспардонно клюющая освободившуюся от зимнего покрова гадость; сарай, сросшийся с одноглазой банькой, чуть клубящей из печной трубы; и за зеленой железной оградой, где-то вдалеке — Уральские горы, подернутые дымкой.