Вы со мной нечаянно мудры.
И еще: цыганские мотивы,
Улицы, зимой, под Рождество,
Оттого что сердце терпеливо
Любит вас и никого.
А весной могу читать Толстого,
Наблюдать за ростом синевы,
Сознавать, что сердце жить готово…
Летом я всегда люблю другого,
Оттого что сердце: это вы.
Жизнь права, как будто. До свиданья.
Ухожу — не ведая куда.
Не хочу высокого страданья,
Не хочу веселого труда.
Ухожу, и уношу с собою
Тишину деревьев за окном,
Небо – ночью странно голубое,
(Небо Ниццы). Память обо всем.
Верность, возвращенную судьбою…
Здесь все законно, все несправедливо:
Тревога, безразличье, доброта…
Срывает ветер листья торопливо.
Того, кто все-таки бросается с моста,
Не защитить ничье воображенье.
Он верить только в частый дождь осенний
И в то, что наступила темнота.
Не виноват внимательный прохожий
(В делах, в любви, на всех других похожи),
Что не заметил близкого конца.
Не знает он, как тяжелы сердца
В предчувствии отчаянья и веры…
Над неподвижной, городской рекой
Плывет луна (вернее месяц серый).
Свистки. Огни. Нарушенный покой.
Рисунок башни. Жалость. Чувство меры.
Здесь мелодрама, праздность, стыд, испуг,
И боль твоя, мой безучастный друг.
Что-то в изящных головках гвоздики
Нежное, злое, как женские лица,
Что-то жестокое в слове: великий,
(Те же влюбленность и страх),
Как человек, поседела столица
В несколько дней, на глазах…
Долго над ней догорали закаты,
Тени платанов, цветные плакаты.
Все мы поверили, все виноваты
(Звуки бессмертные… Бах).
Поздние листья того листопада
Не улетали с ветвей,
И почтальон на скамейки, у сада
Хмуро кормил голубей.
В тесном бистро, обнимая соседа,
Кто-то прочувственно пел,
Не умолкала под песню беседа —
Где вдохновенью предел? —
Счастье? Порок? Пораженье? Победа?
— Необъяснимый пробел.
Грусть мира поручена стихам...
Г. Адамович
Холодные, длинные майские дни.
Зеленое золото солнца сквозь тучи...
И эта навязчивость слов и созвучий —
мы с ними навеки одни.
Язык наш — недавно великий, могучий —
тяжелый и светлый язык песнопенья
порою звучит, как мещанский жаргон.
И только с тоской вырывается стон
у тех, кто привык в нем искать вдохновенье.
Откуда же взять нам такое смиренье,
в котором бы не было больно и тесно
еще не отжившим сердцам?
Мы все уцелели случайно, чудесно...
Грусть мира зачем-то поручена нам —
и этому нет объясненья.
Нет ничего любви великолепней.
Любви последней. Выпустим стрелу,
Пронзим глаза друг другу и ослепнем,
И побредем, нащупывая мглу.
Запомни: там, где вход, всегда есть выход,
И там, где смерть, всегда надежда есть,