— Всю ночь, — Селезнев умудрился поцеловать Марину в кончик носа. — Малыш, ты опять ревнуешь?
— Я не ревную, Игорь. Правда. Мы же с тобой давно договорились, что каждый волен поступать так, как каждый сочтет нужным. У тебя — работа. У меня — работа. У тебя — свой круг общения. У меня — свой круг общения. Общего у нас — ребенок и свидетельство о браке. Какие проблемы?
— Никаких, — почему-то растерялся Селезнев. — А когда мы с тобой об этом договорились? Разве было?
— Было все, даже больше. И уговор был. Странно, что ты совершенно не помнишь, — последний слова заглушил шум фена.
Селезнев бросил взгляд на кожаный костюм, разложенный на кровати. Новый. Дорогой. Подчеркнуто сексуальный. Женщина в красном всегда будет в центре внимания. Плюс новое белье (тоже красное), броский макияж, да и с прической она никогда так не возилась.
— Ты куда-то собираешься?
— Собираюсь.
— И куда, позволь спросить?
— Позволю. На работу.
— В этом? — прозвучало недоуменно-ревниво.
Фен стих.
— А что такого? Государственная дума приняла закон об универсальном дресс-коде?
— Нет, но… но такой костюм выглядит слишком уж вызывающим. Так мне кажется.
— Заметь, тебе кажется. Но не мне, — она демонстративно изогнулась, надевая короткую юбку. — Да, дорогой, сегодня вечером меня не жди.
— Свидание? — едко спросил Селезнев.
— Прямой эфир. В новом шоу.
— Что?!
— То!
***
— Светик, тебя главный зачем-то вызывал! — в голосе старшего редактора Милочки проклюнулось любопытство. — Сказал, как только придешь, сразу к нему.
Светлана Борисовна спокойно включила чайник, и бросила в чашку пакетик дешевого чая и три куска сахара. Не оборачиваясь, бросила:
— Подождет!
Глаза старшего редактора округлились:
— Света, ты чего? Белены объелась? Тебя Колобок вызывает. Причем срочно, а ты чаи гоняешь. Вот вылетишь с работы, тогда поймешь…
Светлана Борисовна также неспешно налила кипяток, размешала сахар, и только потом повернулась к Миле.
— Мила, тебе сколько лет?
— Двадцать пять, а что? — удивилась она.
— А мне шестьдесят два. Какая я тебе Света?
Бледные щечки девушки залил румянец. Румянец смущения, надо полагать… Но если быть справедливой, то злости. На себя, на нее, старую каргу и на дурака-босса.
— Так ведь все вас так называют…
— Все да не все, Милочка. А только те, кому я это позволяю. Тебе, например, не позволяла мне «тыкать». Я вот могу сказать тебе «ты», хотя бы потому, что значительно старше и опытней, а ты, милочка, пока подобной привилегией не обладаешь. Уж извини.
В ответ Мила уставилась в экран компьютера и насупилась. Светлана Борисовна поставила чашку на тумбочку и бесшумно вышла.