Четырнадцатидюймовый джембе[1], настоящий красавец. Лия видела его в антикварном магазине. Стоило это чудо так дорого, что она даже не рискнула к нему прикоснуться. А как хотелось! Денег, которые она скопила, хватило тогда только на балафон – деревянный ксилофон с тыквочками-резонаторами. По словам хозяина лавки, выглядевшего едва ли не старше тех древностей, которые он продавал, балафон был самый что ни на есть настоящий, привезенный из Ганы. Лия продавцу сразу поверила: такие вещи она просто чувствовала, понимала язык инструментов как никто другой. Особенно язык ударных…
Ее всегда успокаивали ритмичные звуки. Когда под рукой не оказывалось барабана или кувшинчика уду[2], который когда-то давным-давно она купила на фестивале этномузыки в Питере, ритм запросто выбивался ладонями или кончиками пальцев на любой подходящей поверхности. Сейчас, после этой ужасной прогулки на пустырь, душевное спокойствие нужно было Лие как никогда. Сейчас половина седьмого утра – слишком рано для тамтамов. Соседи не поймут и не одобрят.
Легкий хлопок по столу правой рукой. Пауза, два удара левой. Пауза, и опять правой… Ошибается тот, кто утверждает, что барабанный бой – это грубо и немелодично. Можно и нежно, и мелодично. Надо только почувствовать ритм. Она умеет чувствовать, создавать и запоминать. А теперь пальцами – дробно, успокаивающе…
Ритм рождался в муках, выбивал из напуганного, измученного тела страх, разгоняя остатки ночного кошмара, исцеляя. Лия уснула еще до того, как в звонком утреннем воздухе растаяло эхо последнего удара.
Сон был глубокий, без сновидений, но короткий. Когда Лия открыла глаза, часы показывали всего лишь половину десятого. От неудобной позы – нечасто приходится засыпать за столом – шея затекла и болела, но в голове была блаженная пустота, не омрачаемая ни дурными воспоминаниями, ни страшными мыслями. Только где-то на периферии сознания тихо отбивал ритм крошечный джембе, тот самый, который она когда-нибудь обязательно купит.
В распахнутое настежь окно ворвался свежий после ночной грозы воздух. Утро было таким ярким и жизнеутверждающим, что одним своим существованием отрицало все ночные кошмары, делая их прозрачными и нестрашными. Такое утро – самое подходящее время для того, чтобы попробовать начать жизнь заново, с чистого листа. У нее просто нет другого выбора: либо постараться забыть, либо помнить и медленно сходить с ума от своих воспоминаний. Когда вернется Анатолий Маркович, можно рассказать ему. Не все, но кое-что. Например, о провалах в памяти. Вдруг это что-то наследственное, может быть, она уже ступила на ту же самую дорогу, которая привела маму в психиатрическую клинику.