– Наверное, я не смогу ответить, – сказал Майон. – Просто не знаю. Одно время я думал, что живу лишь для того, чтобы волны, и ветер, и море, и слова становились стихами. Но теперь кажется – нужно что-то еще. Почему ты спрашиваешь?
– Гадаю, чего ждать от вас и на что вы окажетесь способны, новое поколение. Люди слишком молоды, Майон, человечество сотворено Прометеем совсем недавно. Многое мы нащупываем, словно бродя в тумане. Наша жизнь, как и мы сами, напоминает глиняную амфору, уже вылепленную, но еще не обожженную в печи и не покрытую красками. Человечество еще не вышло из детства, мы создаем мир, а он создает нас. А я, как ни крути, все же был одним из гончаров. Наверняка я сделал много ошибок. Но и добился кое-чего. И теперь вглядываюсь в лица тех, кто приходит нам на смену: на что вы способны, чего от вас ожидать?
– Знаешь, это похоже...
– Ну, договаривай, не бойся. На завещание, верно? Кто знает, как все обстоит. Ну, иди.
Лишь на лестнице Майон сообразил, что никак не может уразуметь, для чего, собственно, Тезей его позвал. И почему говорил так, словно собрался покинуть мир в ближайшие дни.
Он спускался по лестнице, а там, где лестница кончалась и переходила в широкую мощеную дорожку, стоял Гилл, прямой, как лезвие кинжала.
– О чем вы говорили? – спросил он резко.
– О Елене, о Трое, о разных вещах, – сказал Майон. – Послушай, ты знаешь его лучше. Он не болен?
– Что ты имеешь в виду?
– То ли он болен, то ли смертельно устал. – Майон подумал и решился, все-таки это был старый друг, школьный товарищ. – Дориец, можешь ты хотя бы намекнуть, что происходит? Я ощущаю что-то, но не могу понять, что.
– Подожди. – Гилл крепко взял его за локоть и повел в глубь огромного сада, мимо фонтанов, клумб, колоннад, аккуратно подстриженных кустов. Они сворачивали на какие-то полузаросшие дорожки, несколько раз проходили мимо неприметных людей, делавших Гиллу знаки. Вышли к глубокому гроту, увитому виноградом.
– Вот теперь можно не бояться, что подслушивают, – сказал Гилл. – Так вот, Майон, все началось с убийства на морском берегу.
7. На Олимпе все любят друг друга
Когда перевалило за полночь, Майону показалось, что кто-то осторожно, но настойчиво потряхивает его за плечо, и он проснулся, широко открыл глаза, привыкая к темноте и проступающим из нее очертаниям комнаты.
Он моргнул, зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза, но видение не исчезало – два бледно-зеленых огня сияли над столом холодным гнилушечьим светом, смотрели прямо на него. Развернулись крылья, мягкое дуновение воздуха коснулось кожи, сова бесшумно пролетела по комнате, уселась в изножье постели и не мигая смотрела ему в глаза. Сначала Майон вспомнил, что совы залетают только в пустые, брошенные дома, потом вспомнил, кому принадлежат и чьим покровительством пользуются эти птицы, символы мудрости и хозяева ночи. Сон отлетел, пришло любопытство и осознание необычности всего происходящего.