Пока они ставили глубинные бомбы на боевой взвод, на корме появился командир и стал наблюдать за их работой.
— Мне подали на вас рапорт, Фёгеле, — сказал он. — В нем говорится, что вы проявили неуважение к старшему помощнику. В чем это проявилось? Что вы сказали старпому?
— Я сказал, что он долбанутый.
— Что?! Да вы, наверное, совсем рехнулись. Разве можно говорить такие вещи офицеру?
Ответа не последовало.
— Вам нечего сказать в свое оправдание?
— Нет.
— Значит, вы сознательно сказали старпому, что он… Ну, сами знаете что?
— Да, сознательно.
— Может быть, вы имели в виду не старпома, а кого-нибудь из своих товарищей?
— Нет, мои товарищи в порядке.
Дать бы ему хорошего пинка, подумал Тайхман. У других во время этого диалога возникло то же самое желание.
— Может быть, вы были чем-то взволнованы?
— Я, взволнован? Да никогда, командир. Это старпом был взволнован. Он тут все бегал, как козел.
— Фи, мой мальчик, какой у вас странный способ выражаться! Вам надо научиться говорить правильно. С таким выговором вы никогда не станете офицером.
Фёгеле густо покраснел. Он терпеть не мог, когда критиковали его произношение. А когда он злился, то вообще терял над собой всякий контроль и, как большинство лишенных красноречия людей, становился грубым.
— Матрос второго класса Хейне, разрешите обратиться.
— Валяйте.
— Командир, в Южной Германии слово «долбанутый» означает возбужденный, нервный, расстроенный. Именно это Фёгеле и хотел сказать.
— Это так, Фёгеле?
— Так точно, но я не был взволнован, это старпом был взволнован.
— Ну хорошо, хорошо. Только матросу не полагается высказывать свое мнение о состоянии начальника. Как бы то ни было, вы ведь не хотели нанести начальнику оскорбление?
— Нет, совсем нет.
— Я еще раз поговорю со старпомом, прежде чем сажать вас под арест.
Как только командир ушел, Фёгеле накинулся на Хейне:
— Ты что, полагаешь, мне нравится, когда встревают в мой разговор?
— Ты редкостный болван, Фёгеле. Эта твоя швабская тупость уже начинает…
— Воздух! — закричали с мостика.
Все бросились занимать боевые посты.
Флотилию атаковали шесть самолетов. Они приближались с левого борта.
Стрелка машинного телеграфа перескочила на «полный вперед».
— Огонь по готовности, — крикнул командир. Рулевой резко повернул штурвал вправо. «Альбатрос» резко накренился на левый борт, и нос его пошел вправо. Но тут вокруг моряков засвистели пули авиационных пулеметов.
Штюве выстрелил, но ни в кого не попал.
Самолеты перелетали через корабль, словно водные лыжники. Тайхман вставил вторую обойму. Штюве развернул орудие на 180 градусов, выстрелил вслед улетавшим самолетам и пробил одному из них фюзеляж. Самолет с громким всплеском рухнул в воду. Второй свечкой пошел вверх, как будто собираясь сделать петлю, загорелся, светящейся красной массой пронзил голубое небо и взорвался, как ракета в фейерверке. Тут же раскрылся парашют, похожий на маленький белый гриб на фоне небосклона. Он медленно опускался, а под ним, словно маятник, раскачивалась черная фигурка.