Она улыбнулась, довольная своими физиогномистическими способностями – не так уж и ошиблась, насчет плотов-то.
– В умственном отношении полное ничтожество, инфузория, – наябедничал Петя и завистливо добавил. – А Просперо его отличает.
Калибан, громко топая, вышел на середину комнаты, отставил ногу и зычным голосом стал выкрикивать весьма странные вирши:
Шумит океан широкий,
Синеют высокие волны.
Меж ними остров одинокий,
Весь призраками полный.
Одни лежат на песке,
И по ним ползают крабы.
Другие гуляют в тоске,
Свое мясо сыскать дабы.
Но мяса нет на костях,
Остались одни скелеты.
Внушает ужас и страх
Картина жуткая эта.
Я ночью спать не могу,
И днем я стучу зубами.
На дальнем том берегу
Хочу быть, призраки, с вами.
Будем вместе гулять, как бывало,
Скалить мертвые рты свои
И на зубчатые скалы
Заманивать корабли.
Сначала Коломбина чуть не фыркнула, но Калибан декламировал свои нескладушки с таким чувством, что смеяться ей вскоре расхотелось, а от последней строфы по коже пробежали мурашки.
Она взглянула на Просперо, нисколько не сомневаясь, что строгий судья, осмелившийся критиковать саму Лорелею Рубинштейн, не оставит от этой жалкой поделки камня на камне.
Но не тут-то было!
– Очень хорошо, – провозгласил дож. – Какая экспрессия! Так и слышишь шум океанских волн, так и видишь пенистые гребни. Мощно. Впечатляет.
Калибан просиял счастливой улыбкой, от которой его квадратная физиономия совершенно преобразилась.
– Я же говорю, любимчик, – пробормотал в ухо Петя. – И что он только нашел в этом одноклеточном? Ага, а это мой сокурсник, Никифор Сипяга. Он меня сюда и ввел.
Настал черед того самого некрасивого, угреватого юноши, с которым Петя давеча разговаривал.
Дож покровительственно кивнул:
– Слушаем тебя, Аваддон.
– Сейчас «Ангела бездны» прочтет, – сообщил Петя. – Я уже слышал. Это его лучшее стихотворение. Интересно, что скажет Просперо.
Стихотворение было такое:
Отворился кладезь бездны.
Тьма суха и горяча.
С мерным грохотом железным
Тучей валит саранча.
Кто Божественной печали
В грешной жизни не познал,
Вмиг распознан и ужален
Мановеньем острых жал.
Серебристые копыта
Мнут податливую твердь.
Сражены, но не убиты
Призывают люди смерть.
Вожделенная награда
Ускользает, словно сон.
Смерти нет. Глядит из чада
Ангел бездны Аваддон.
Коломбине стихи очень понравились, но она уже не знала, как к ним следует относиться. Вдруг Просперо сочтет их бездарными?
Немного помедлив, хозяин сказал:
– Неплохо, совсем неплохо. Последняя строфа удалась. Но «ужален мановеньем острых жал» никуда не годится. И рифма «твердь-смерть» очень уж затаскана.