Мне стало холодно, кожа покрылась мурашками. Я жалобно произнесла: «Где же вы? Я замерзла». Ни звука в ответ. Тогда я сдернула маску и села.
В спальне никого не было, и это открытие повергло меня в трепет. Он исчез!
От этого необъяснимого исчезновения мое сердце забилось сильнее, чем от любых, даже самых пылких объятий.
Я долго думала о том, что может означать эта выходка. Целую ночь и целый день терзалась в поисках ответа. Что он хотел мне сказать? Какие чувства ко мне он испытывает? Несомненно это страсть. Только не жаркая, а ледяная, как полярное солнце. Но оттого не менее обжигающая.
Пишу в дневник только теперь, потому что внезапно поняла смысл свершившегося. В первый раз он овладел всего лишь моим телом. Во второй раз он овладел моей душой. Инициация завершилась.
Теперь я его вещь. Его собственность, вроде брелка или перчатки. Как Офелия.
Меж ними ничего нет, в этом я уверена. То есть, девочка, конечно, в него влюблена, но ему она нужна только как медиум. Не представляю мужчину, который воспылал бы страстью к этой сомнамбуле. На ее прозрачном личике вечно блуждает странная невинная улыбка, глаза смотрят ласково, но отстраненно. Она почти не раскрывает рта – разве что во время сеансов. Но уж зато в минуты общения с Иным Миром Офелия совершенно преображается. Кажется, что где-то внутри ее хрупкого тельца загорается яркая лампа. Пьеро говорит, что она, в сущности, полупомешанная, что ее следовало бы поместить в лечебницу, что она живет будто во сне. Не знаю. Мне так наоборот кажется, что она оживает и становится собой только во время медиумирования.
У меня и самой теперь путаница со сном и явью. Сон – это позднее утреннее вставание, завтрак, необходимые покупки. Явь же начинается ближе к вечеру, когда я пытаюсь сочинять стихи и готовлюсь к выходу. Но окончательно я просыпаюсь лишь в девятом часу, когда быстро иду по освещенной фонарями Рождественке к бульвару. Мир несет меня на упругих волнах, кровь пульсирует в жилах. Я стучу каблучками так быстро, так целеустремленно, что прохожие оглядываются мне вслед.
Вечер – это кульминация и апофеоз дня. Потом, уже заполночь, я возвращаюсь к себе и искусственно продлеваю волшебство, подробно записывая всё, что произошло, в сафьяновую тетрадь.
Сегодня произошло многое.
С самого начала он вел себя совсем не так, как обычно.
Нет, так писать нельзя – всё «он» да «он». Я ведь пишу не для себя, а для искусства.
Просперо был не такой, как всегда – оживленный, даже взволнованный. Едва выйдя к нам в гостиную, стал рассказывать:
«Нынче ко мне на улице подошел человек. Красивый, элегантно одетый, очень уверенный. Немного заикаясь, произнес странные слова: