Розенкранц взял у дожа шарик, внимательно посмотрел на него и внезапно осенил себя крестом. Коломбина жалостливо ойкнула – так поразил ее этот неожиданный жест. Немец же раскрутил рулетку, а потом взял и выкинул штуку уж совсем на него непохожую: посмотрел прямо на сострадающую барышню и быстро поцеловал шарик, после чего решительно бросил его на край колеса.
Пока оно вертелось – а это длилось целую вечность – Коломбина шевелила губами: молила Бога, Судьбу, Смерть (уж и сама не знала, кого), чтобы мальчику не выпала роковая ячейка.
– Двадцать восемь, – хладнокровно объявил Просперо, и у присутствующих вырвался дружный вздох.
Побледневший Розенкранц с достоинством молвил:
– Schade[3].
Отошел в сторону. На Коломбину он теперь уже не смотрел, очевидно, уверенный, что и без того произвел должное впечатление. По правде говоря, так оно и было – Розенкранц с этим его отчаянным поцелуем показался ей ужасно милым. Только сердце Коломбины, увы, принадлежало другому.
– Дайте, дайте сюда! – Калибан нетерпеливо схватил шарик. – Я чувствую, мне должно повезти.
Он трижды плюнул через левое плечо, крутанул рулетку что было мочи и выбросил шарик так, что тот золотым кузнечиком заскакал по ячейкам и чуть не вылетел за бортик.
Все, оцепенев, наблюдали за постепенно замедляющимся верчением колеса. Обессиленный шарик попал на череп! Из груди бухгалтера вырвался торжествующий вопль, но в следующий миг золотой комочек, будто притянутый некоей силой, перевалился через разделительную черту и утвердился в соседней ячейке.
Кто-то истерично хихикнул – кажется, Петя. Калибан же стоял, словно пораженный громом.
Потом прохрипел:
– Не прощен! Отринут! – И с глухим рыданием кинулся к выходу.
Просперо со вздохом сказал:
– Как видите, Смерть недвусмысленно извещает о своей воле. Так что, хотите попытать счастья?
Вопрос был обращен к Гэндзи. Тот учтиво поклонился и проделал положенную процедуру быстро, скупо, безо всякой аффектации: слегка раскрутил рулетку, небрежно уронил шарик и после этого на него даже не смотрел, а наблюдал за дожем.
– Череп! – взвизгнула Львица.
– Ха! Вот это фокус! – звонко выкрикнул Гдлевский.
Потом все закричали и заговорили разом, а Коломбина непроизвольно простонала:
– Нет!
Она сама не знала, почему.
Нет, пожалуй, знала.
Этот человек, которого ей довелось знать так недолго, источал ауру спокойной, уверенной силы. Рядом с ним отчего-то делалось светло и ясно, она будто снова превращалась из заплутавшей средь темных кулис Коломбины в прежнюю Машу Миронову. Но, видно, обратной дороги не было, и роковой бросок Гэндзи являл собой самое определенное тому доказательство.