— Что-то случилось?
— Я бы хотел кое-что разузнать. Насчет родителей. Всего на час-другой, если у меня не будет срочных дел.
Он еще секунду смотрел мне в глаза, потом кивнул:
— Ладно, Роб, — потянулся и сжал мое плечо. — Приезжай к двум в аэропорт.
* * *
В ту ночь мне снилось место, похожее — и в то же время не похожее, на детский сад Даны Макгвайр. На первый взгляд я бы счел его детским садиком: полдюжины визжащих детей, крупные пластиковые игрушки, ковер, которому ничего не страшно… Но некоторые детали не вписывались в общую картину: в углу стояли массивные старинные часы (часы моего дяди), а мои родители танцевали под камерный джаз, причем я не мог понять, откуда исходит музыка.
Я пытался разгадать загадку этого места, когда увидел ребенка, сжимающего в руках бумажный пакет для завтраков. На его лице застыло загнанное, убитое выражение, но я слишком поздно понял, что должно произойти. Когда он вытащил из пакета пистолет, я попытался сдвинуться с места, крикнуть, сделать хоть что-нибудь. Но губы будто склеились, а глянув вниз, я обнаружил, что прирос к полу. В буквальном смысле. На моих босых ногах выросли длинные скрюченные корни. Там, где они вросли в пол, нити ковра распустились и перекрутились узлами.
Родители кружились в энергичном фокстроте, их лица искажал безумный смех. Музыка нарастала ужасающим крещендо, ударные слились единым всплеском: безупречный ритм барабана, гулкий бой часов, резкая отдача выстрела.
Я увидел, как отлетела назад девочка, как она дергалась на полу и скребла руками шею. Меня окатило фонтаном бьющей из артерии крови — кожу обожгло ее теплом, — и пятилетний мальчик обернулся ко мне. По его щекам текли слезы, и у этого ребенка — и я мог думать только о том, что это «всего лишь ребенок, всего лишь ребенок», — было мое лицо.
С трудом сдержав крик, я проснулся. Комнату, коридор за дверью и город за коридором сжала в объятиях тишина. Мне казалось, будто мир утонул и лежит кораблем-призраком в укромной тишине могилы.
Я подошел к окну и отодвинул занавеску. За стеклом, внизу, непонятным иероглифом сияла сетка электрических огоньков и пульсировала с загадочной многозначительностью. Глядя на нее, меня внезапно охватило понимание, насколько все хрупко в нашем мире, насколько тонок барьер, что отделает нас от пропасти. Я отпрянул от окна, настолько меня ужаснуло осознание, что мир стал неизмеримо более вместительным и странным но сравнению со вчерашним днем — осознание огромных, бесформенных сил, ворочающихся там, в темноте.
* * *
Утро я провел в библиотеке Карнеги в Окленде, проглядывая архивные выпуски газеты «Пост». Статью о несчастном случае я обнаружил довольно быстро, поскольку хорошо помнил дату, но я оказался не готов к ее содержанию. Бабушка всегда неохотно говорила об аварии, да и в целом о моей жизни в Питсбурге, но я никогда об этом не задумывался. В конце концов, она тоже потеряла семью — внучку, зятя, единственную дочь; и даже в детстве я понимал, почему она не хочет говорить о них.