Она проснулась внезапно с криком.
Гриффин перекатился на постели, ища меч, хотя глаза его все еще были закрыты, но быстро сообразил, что тревожные звуки исходят от Гвиневры, сидевшей на постели. Он протянул к ней руку и привлек к себе.
– Тихо, – пробормотал он, уткнувшись лицом в ее волосы возле уха, и звук его голоса вернул ее к настоящему. – Это был сон. Тихо, – сказал он и повторил это несколько раз. Наконец она подняла на него глаза.
– О, Гриффин, – произнесла она шепотом. – Это было ужасно. Я видела во сне отца.
Высвободив руку, он оттолкнул подушки к изголовью кровати, потянул ее к себе на колени, и она оказалась сидящей между его бедрами. Гвиневра склонила голову ему на грудь.
– Расскажи мне, – попросил он.
– Он пришел ко мне, – сказала она, и в ее прервавшемся голосе Гриффин расслышал слезы. – Он был бледным и слабым, лежал в постели и походил на привидение.
Ее голос стал невыразительным и вялым, а слова она произносила как во сне.
– Он повернулся ко мне. Глаза его были открыты и пристально смотрели на меня. Эти воспоминания о его последних минутах так и остались в моей памяти, и они настолько отчетливы, будто это происходит сейчас.
– Теперь ты здесь, со мной, Рейвен, и все кончилось.
С секунду она смотрела на него невидящим взглядом, потом кивнула:
– Ты прав. Но я все еще слышу его.
– И что он говорит? – спросил Гриффин, прижимая ее к груди и успокаивая.
В лунном свете было видно, что глаза ее блестят непролитыми слезами. Она сглотнула.
– Вай га, – повторила она странные и даже зловещие звуки. – Вай га. Со.
Гвин смущенно покачала головой.
– Все это происходило так медленно. Я не могла разобрать слов. Только звуки.
Она сжала руку в кулак и легонько ударила им по покрывалу.
– Потом он сказал: «Со-о» – и долго тянул этот звук.
Она наморщила лоб.
– Будто пытался петь. Потом его голос прервался, и последнее, что он мне сказал, было: «Cy… со-у… д». И умер.
Гриффин замер. Должно быть, Гвин почувствовала в нем какую-то перемену, потому что посмотрела на него:
– Ты понимаешь, что это значит?
Он покачал головой, но руки его рефлекторно сжались, когда он услышал последние звуки. C…су…д. Сосуд.
– И это все, Гвин? – спросил он осторожно.
Она кивнула с несчастным видом:
– Да. Это было все. Священник давал ему последнее причастие, он был без сознания. В течение долгих лет он почти не разговаривал со мной, и вот в конце концов – во сне – попытался что-то сказать.
Она устроилась поудобнее у него на коленях, и он неосознанно переместил руку, чтобы поддержать ее. Голова его закружилась, когда он попытался сосредоточиться на ее страхе и печали и не первом уже намеке на существование сокровищ в Эверуте. Значит, там все-таки что-то было. Какой смысл говорить на смертном одре о каком-то «сосуде», если ничего нет?