— Почему бы вам не зайти ко мне в офис завтра утром? — Теперь уже Роулинсон обращался напрямую к Андреа. — Проверим, что вы умеете, чего нет. Одиннадцать часов вас устроит?
— Еще вопрос, куда вы ее пошлете. Лишь бы не на юг. Девочка не выносит жару.
Вопиющая ложь. Она обожала тепло. Смуглая девушка с волосами что вороново крыло, яростно сверкнула очами на мать — у той кожа не просто белая, а прозрачная, голубые жилки видны. Солнца миссис Эспиналл страшилась, словно задержавшаяся не в своей эпохе викторианка. Лучам солнца не дозволялось касаться ее кожи. Летом она облекалась в мрамор, зимой от нее исходил такой холод, что снежинки не таяли на лице — точь-в-точь статуя из сквера.
— В Лиссабон, миссис Эспиналл. У нас имеется вакансия в Лиссабоне, которая идеально соответствует способностям и подготовке вашей дочери.
— В Лиссабон? Но разве не может она то же самое делать в Лондоне?
Роулинсон поднялся, волоча за собой протез, чуть ли не подмигнул девушке на прощание.
Мать и дочь вышли проводить его в холл, мать помогла ему влезть в легкое пальто, подала шляпу, провела рукой по его плечам, оправляя складки. Что-то в этом жесте смутило Андреа, она сморгнула невольно: почти незаметный, такой интимный жест.
— Жарковато вам будет, — посочувствовала мать.
— Большое спасибо за чай, миссис Эспиналл, — чопорно ответил он и прикоснулся двумя пальцами к шляпе, прощаясь. Дохромал до калитки и вышел на залитую ярким солнцем улицу.
— Ты же не поедешь в Лиссабон, — без вопроса в голосе подытожила миссис Эспиналл, запирая дверь.
— Почему это?
— Да там все равно что Африка… арабы, — слегка поразмыслив, уточнила она. — Экзотика в худшем смысле слова.
— Наверное, меня выбрали потому, что я знаю португальский, — предположила Андреа. — Ты мне и слова не дала вставить.
— Будь добра, не заводись. Спорить с тобой я не намерена. — Мать уже перешла в гостиную.
— Я что, не вправе даже упомянуть о моем отце?
— Он умер, ты его в глаза не видела! — Выплеснув остатки чая в горшок с комнатным растением, миссис Эспиналл налила себе свежего чаю. — Я и сама-то едва успела узнать его.
— Это еще не повод…
— Мы не будем говорить о нем, Андреа. Не будем, и все тут.
Что-то крутилось в голове у Андреа, что-то пока неясное, почти бессмысленное, словно не полностью сформулированная задача, обрывок уравнения со многими неизвестными. Так и стояла перед глазами эта сцена: мать разглаживает пальто на плечах Роулинсона. Близость. Причины этой близости. Нога Роулинсона. Пожизненный запрет упоминать о давно умершем португальце, который был отцом Андреа.