Дни и ночи сливались в одни бесконечные снежные сумерки. У Хосефы прошел кризис, умерла Мария, девушка из прачек, Фернандо тоненьким голоском требовал от отца, чтобы тот рассказал ему историю. Фернандо почти ничего не весил, от мальчика осталась одна тень, даже приподняться на постели ему было трудно. Сейчас его нужно было хорошо кормить, а он не хотел есть, пока ему не расскажут какую-нибудь историю. Он ни за что не хотел оставаться один, и днем я постоянно оставляла с ним кого-нибудь, а если выпадала спокойная минутка, оставалась с ним сама. Когда он спросил про маму и про Жанну, я сказала, что сейчас им сюда нельзя, и они придут, когда он совсем поправиться. По вечерам дон Алонсо поднимал с ним возню и рассказывал о приключениях разных рыцарей. Урывками я слышала куски этих рассказов, они были разные, иногда смешные, иногда нелепые, иногда страшные, похожие не на обычные рыцарские сказания, а скорее на настоящую жизнь, с такими подробностями, о которых я раньше понятия не имела. Когда Фернандо рассказ особенно нравился или, наоборот, казался непонятным, он заставлял повторять его снова и снова, до бесконечности, и благодаря этому некоторые из них мне удалось прослушать целиком. В какой-то момент я поняла, что это были не просто рассказы, а история их рода, не парадная и не приукрашенная, передававшаяся в таком виде из поколения в поколение. Дон Алонсо обещал Фернандо, когда он выздоровеет, подарить ему настоящий меч и маленького пони, чтобы он мог учиться ратному делу, и Фернандо несколько дней нетерпеливо спрашивал, насколько он уже поправился. В конце концов, он сказал, что мы лечим его слишком медленно и надо бы побыстрее. Я сама была бы рада ускорить выздоровление, но, к сожалению, у меня не было ни магического жезла, ни волшебного питья, чтоб это сделать. Ночью Фернандо вел себя спокойнее, с ним был отец, но днем, когда его не было рядом, Фернандо часто капризничал, требовал что-нибудь такое, что было привычным в его обычной жизни, до болезни. Жанна могла бы отвлечь его, но, не смотря на то, что после Марии больше никто не умирал, и с каждым днем увеличивалось число выздоравливающих, я вздрагивала от одной мысли о том, чтобы вернуть ее в замок. К тому же, стояли сильные морозы, и снега навалило столько, что на крышах пришлось ставить подпорки, а на дворовых проходах факелы горели теперь и днем, и таявший от их тепла снег по специально проложенным желобам стекал в пропасть, заменявшую замку защитный ров.
Постепенно становилось легче. Выздоравливающие помогали ухаживать за более слабыми. Скоро можно было бы опять объединить всех вместе, и я думала о том, что для этого нужно сделать. В первую очередь следовало сжечь одежду и постель больных, тщательно вычистить посуду и покои. Мы говорили об этом с доньей Хуаной, и, не смотря на то, что ей было жаль уничтожать столько добра, она согласилась со мной, сказав, что иначе весной, с первым теплом, болезнь может разгореться снова. Мы рассказали об этом дону Алонсо, и наутро часть мужчин принялась расчищать снег во дворе. Они выгребали снег и сбрасывали его в пропасть через амбразуры. Удалось расчистить небольшую площадку, и, воспользовавшись несколькими ясными днями, мы сожгли все, что было можно. И как раз вовремя. Начался март, и небо снова заволоклось тучами. С такими усилиями расчищенная площадка вновь покрылась снегом по колено. Мэтр Джованни, теперь, когда все выздоравливали, считал свою миссию оконченной и тяжко вздыхал о том, что по такой погоде ему еще долго отсюда не выбраться. Но наше заточение в больничных покоях закончилось, и после дней, проведенных там, замок казался мне просто огромным. Мэтр Джованни вытребовал себе отдельные покои, и теперь, все чаще уединялся там, занявшись сочинением медицинского трактата.