Лицемерие немалого числа англичан, которые выставляют себя людьми высокоморальными, а сами занимаются развратом, принимает такие формы, что даже трудно поверить. Вместе с промышленной революцией возникли большие города, которые позволяли безнаказанно заниматься тем, что невозможно в более ограниченных сообществах с более упорядоченной жизнью. Считается, что еще в 1793 году в одном только Лондоне было 50 тысяч проституток. Сорок лет спустя еще один исследователь перечислял, из какой среды они появлялись:
«Модистки, портнихи, работницы на производстве соломенных шляпок и в скорняжном деле, швеи-шляпницы, шелкомотальщицы, золотошвейки, швеи на обувном производстве, продавщицы в лавках дешевого платья или работницы у дешевых портных, кондитеров, продавщицы в сигарных лавках, лавках модных товаров и на благотворительных распродажах, множество служанок, завсегдатаи театров, ярмарок, танцевальных залов, которые отличаются безнравственным поведением почти во всех местах общественного отдыха в больших городах. Назвать даже приблизительно число тех, кто регулярно занимается тайной проституцией в различных слоях общества, не представляется возможным».
Уличных проституток часто одевала хозяйка борделя и, пока они искали клиента, посылала приглядеть за ними своего человека на случай, если они попытаются скрыться вместе с одеждой.
К 1859 году полиции было известно о 2828 борделях в Лондоне, цифра, которая, по мнению журнала «Ланцет», была вполовину занижена, исходя из того, что на улицах насчитывалось до 80 000 проституток. Средоточием их бизнеса была Хеймаркет, где на многих лавках красовались объявления «Постели внаем». Гулявший в сумерках по Хеймаркет Федор Достоевский столкнулся с целыми армиями запрудивших улицу проституток — пожилых и молодых, привлекательных (Достоевский считал, что «во всем мире нет женщин красивее англичанок») и дурнушек.
«Все это с трудом толпится в улицах, тесно, густо [писал он]. Толпа не умещается на тротуарах и заливает всю улицу. Все это жаждет добычи и бросается с бесстыдным цинизмом на первого встречного. Тут и блестящие дорогие одежды и почти лохмотья, и резкое различие лет, все вместе… В Гай-Маркете я заметил матерей, которые приводят на промысел своих малолетних дочерей. Маленькие девочки лет по двенадцати хватают вас за руку и просят, чтоб вы шли с ними. Помню раз, в толпе народа, на улице, я увидал одну девочку, лет шести, не более, всю в лохмотьях, грязную, босую, испитую и избитую: просвечивавшее сквозь лохмотья тело ее было в синяках… Но что более всего меня поразило — она шла с видом такого горя, такого безвыходного отчаяния на лице, что видеть это маленькое создание, уже несущее на себе столько проклятия и отчаяния, было даже как-то неестественно и ужасно больно. Я воротился и дал ей полшиллинга. Она взяла серебряную монетку, потом дико, с боязливым изумлением посмотрела мне в глаза и вдруг бросилась бежать со всех ног назад, точно боясь, что я отниму у ней деньги».