В том шкафу как будто бы было что-то живое: какие-то шорох и царапанье доносились оттуда. Смолянинов на звуки не обращал внимания, он вновь обратился к ларцу. Погрузив обе руки в него, он осторожно, точно это был сосуд, полный воды, достал череп. Человеческий, конечно.
То был непростой череп. В темени глазниц его мерцало что-то.
Эту звездную мглу словно и боялся расплескать человек, держащий в руках зловещий предмет. Он чрезвычайно бережно распрямился, ступил шаг, другой – и аккуратно поставил череп на куб.
После этого Смолянинов перевел дух. Он взял стоявшую на полу свечу и от нее зажег обе черные, загоревшиеся таким же странно ярким пламенем. Первую он задул и положил в открытый шкаф, а вынул оттуда небольшой кубок, подставка, тонкие боковые стойки и крышка которого сделаны были из темного и тяжелого металла, а чаша – из светлого полупрозрачного камня, похожего на дымчатый хрусталь.
А вот этот сосуд на самом деле полон был какой-то жидкостью, но ее не боялся расплескать Смолянинов. Вообще, он стал действовать раскованно и быстро, откуда-то в руках у него взялась тонкая кисточка, и он скинул с кубка крышку, сам кубок подхватил левой рукой, в правую руку взял кисточку и подошел к противоположной стене.
Эта стена была в отличие от той совершенно ровной и гладкой. Стоящий перед ней малость помедлил, затем окунул кисть в чашу и быстро начертил на выглаженной поверхности символ.
И сразу же диковинно изменился свет пламени свечи. Он стал призрачно-голубым, мгновенно залив собой все помещение. А краска, которой нарисован был символ, оказалась фосфоресцирующей, она отчетливо отразилась в голубом свете белым, неживым отблеском, но всего лишь на несколько секунд, а затем стала тускнеть, бледнеть... и вот растаяла бесследно. Символ исчез.
Тогда совершающий обряд стал быстро, очень быстро макать кисть в кубок и стремительно чертить на стене длинные ряды знаков, которые, как и первый, мертво фосфоресцировали и пропадали без следа. Но он чертил, чертил, с такой же неистовою быстротой, и с губ его полетели слова, сначала чуть слышно, а затем все громче, громче, и вот в полный голос. То были воющие, дикие, исступленные слова:
Эш! Эш!
Сати, сати, окобуру!
Нгамбу, харма, джарш!
Ой-йе-йе! Ой-йе-йе!
Эш агонга, эш асумба!
Ламакуйе, оппонаки, кеве ле!
Эш! Эш!! Эш!!!
Он выкрикивал так, повторяя и повторяя, и не уставал чертить таинственные знаки, и голубоватый свет стал двигаться, словно кружить по подземелью. Тот, кто творил это, все озирался на куб, тревожно, озабоченно, он все делал с той же поспешностью... но вот на его лице блеснул оскал радости – он достиг того, к чему стремился.