И произошло. Однажды после обеда они встретились в коридоре. Поздоровались, перебросились парой слов. Огарков хотел уже было кинуть “Ну, пока!”, как вдруг Белкин деликатно придержал его за плечо:
– Лев Евгеньевич, подожди-ка... Скажи, ты слыхал что-либо о так называемой Книге тысячи времен?..
– Приходилось, разумеется, – спокойно ответил Огарков. – А что?
Сказал равнодушно, а у самого сердце так и подпрыгнуло. Книга тысячи времен! Еще бы не слышать о ней!.. Далекие недостоверные слухи о какой-то старинной, очень старинной рукописной книге, известия о которой – такие же таинственные и отрывочные – блуждали начиная с самой зари человечества. Еще якобы Соломон держал ее в руках, и его “Екклесиаст”, мол, в известной степени навеян прочитанным... И что “книжный свиток”, где “плач, и стон, и горе”, о коем сказано у пророка Иезекииля, – это тоже она. И о ней писал Платон в “Законах”, и ее будто бы видали у Симона-мага... а потом следы ее теряются. Во всяком случае, о ней много-много лет ничего не было слышно, затем вроде ее вспоминал Калиостро, но его свидетельству особо верить нельзя – старик любил припудрить мозги окружающим...
Белкин смотрел на Льва Евгеньевича прищурясь.
– Что, спрашиваешь?.. – промолвил он наконец, как бы раздумывая, говорить ли далее... и решил сказать. – А вот что. Если я скажу тебе, что видел половину этой книги, ты мне поверишь?
Огарков, не зная как реагировать на такое заявление, ухмыльнулся криво и многозначно.
– Почему половину?
– Почему – не знаю, – ответил Белкин совершенно серьезно, и обычная нагловатая ирония исчезла с его лица. – Может быть, ты мне и поможешь узнать – почему?
– Прости, Юрий Михайлович, я тебя не понимаю, – пробормотал, нахмурясь, Огарков. – О чем это ты?..
А тут и понимать оказалось нечего. На следующий день оба они были на четвертом этаже библиотеки и разглядывали половину книги диковинного вида, испещренной таинственной кабалистикой.
– Только не подавай виду, – шепнул на ухо Льву Евгеньевичу Белкин. – Здесь никто и понятия не имеет, что это. Полагают – манускрипт конца пятнадцатого – начала шестнадцатого веков.
– А у тебя откуда сведения, что это именно она? – так же шепнул Огарков.
– Обижаешь, Лев Евгеньевич. – Белкин лукаво подмигнул.
Огарков осторожно трогал пальцами, переворачивал страницы из удивительного материала: вроде бы это была кожа, но тонкая, почти как бумага, однако прочная и плотная, это прекрасно ощущалось на ощупь.
– Да... – только и протянул он. Когда вышли из библиотеки, из полумрака на яркий солнечный свет, Белкин спросил: