— Лучше наоборот, — непреклонно произнес он, не отрывая решительного взгляда от глаз лекаря.
Тот замер на секунду, а потом изогнул бровь, насмешливо рассматривая шута так, словно в первый раз увидел.
— И чего это ты так об этом борове печешься?
— От того это, — бросил шут, еще непреклоннее.
Лекарь хотел было развить тему, но передумал.
— Ладно, — бросил он покровительственно. — Делай, что хочешь. Но предупреди его, что до Бернсгемма остановок не будет.
— Хорошо, — кивнул шут и долго смотрел в спину Ставраса, ушедшего седлать лошадей.
Потом опустился на колени перед Веровеком, спящего завернувшись в одеяло чуть ли не с головой, и попытался растолкать его. С первого раза не получилось. Королевич во сне пробормотал что-то неразборчивое, и попытался перевернуться на другой бок, но пальцы шута намертво вцепились ему в плечо, не позволяя этого. Но даже легкая боль не разбудила засоню.
Ставрас, похмыкивая, наблюдал за стараниями Шельма с другой стороны поляны, о чем-то тихо беседуя со своим чудо конем. Тот, похоже, даже как-то отвечать умудрялся, по крайней мере, вид у обоих был донельзя лукавый, словно два заговорщика собрались обсудить новую шалость. Но Придворный Шут никогда не пасовал перед трудностями, лекарь это уже понял, поэтому, не долго думая, склонился к самому уху королевича и тоненьким, женским голосочком почти пропел:
— Верёночек, солнышко, кушать пора, просыпайся, родненький.
Ставрас и Шелест, прекрасно расслышавшие его слова, замерли с совершенно ошалелым выражением на лице и морде. Королевич же смачно причмокнул губами, и пробурчал:
— Не могу маменька, еще капельку сосну…
— Верёночек, но я же так старалась, двух служанок загнала, растолкала ни свет, ни заря, чтобы эти лентяйки кашку вовремя сварить успели. Ну, вставай же, миленький. С ложечки кормить буду, тебе только и надо, что ротик открывать.
— Ну, разве что только ротик, — откликнулся тот и лениво открыл глаза.
И тут же заверещал, словно страхолюдину какую увидел, обнаружив над собой ехидно ухмыляющегося Шельма. А потом и вовсе попытался кинуться на него с кулаками, но тот проворно отскочил в сторону. Царевич бросился было за ним, но страдальчески застонал, хватаясь за поясницу, хотел уже высказать все, что он сделает с заразой шутом по прибытию в Столицу, как с другой стороны поляны раздался дикий "ржач", по-другому и не скажешь, причем на два голоса: человеческий и лошадиный. Кинув туда взгляд, королевич застыл статуей. Шут не стал сдерживаться, и присоединился к гогочущему лекарю и его коню. Лицо королевича пошло красными пятнами, он несколько раз как рыба, вытянутая рыбаком на сушу, открыл и закрыл рот, а потом обиженно отвернулся, забыв даже рукой махнуть на явно издевающихся над ним спутников.