Мы передавали обращение к американским гражданам. Наша радиостанция присоединяется к этому призыву».
Он выключил радиоприемник, снизил скорость до пятидесяти миль в час и перестроился в правый ряд.
— Полсотни динамитных шашек, — пробормотал он. — Любопытно, черт побери.
Взгляни он в этот миг на себя в зеркало, то разглядел бы на своем лице широчайшую ухмылку.
В «Хэнди-Энди» он пришел в половине двенадцатого, и метрдотель усадил его за столик возле стилизованных крыльев нетопыря — далеко не лучший столик, но перед ленчем выбор был невелик. Ресторанчик «Хэнди-Энди» специализировался на бифштексах и отбивных, а его фирменное блюдо называлось «эндибургер». Это была здоровенная булочка, усыпанная кунжутными семенами, с котлетой и салатом внутри; удерживалась сложная конструкция с помощью хитроумно воткнутой в нее зубочистки. Подобно всем городским ресторанам, расположенным неподалеку от деловых кварталов, тут трудно было точно угадать время наплыва публики. Еще два месяца назад он мог прийти сюда в полдень и выбрать едва ли не любой столик по вкусу — возможно, и позже, месяца через три, здесь будет то же самое. Чем объяснялись подобные перепады, было для него глубокой тайной вроде удивительных историй в книгах Чарльза Форта или непостижимого инстинкта, благодаря которому ласточки всегда возвращались в Капистрано.
Усаживаясь, он украдкой огляделся по сторонам — мало ли, а вдруг рядышком сидит Винни Мейсон, Стив Орднер или еще кто из бывших коллег по прачечной. Однако кругом сидели одни незнакомцы. Слева от него какой-то молодой человек убеждал свою девушку, что в феврале они вполне могут позволить себе провести три денечка в Солнечной Долине. Остальные переговаривались шепотом или вполголоса; разобрать даже отдельные слова не удавалось.
— Не желаете ли выпить, сэр? — обратился к нему официант.
— Виски со льдом, пожалуйста.
— Хорошо, сэр, — кивнул официант.
Он постарался растянуть первый стакан до полудня, но в течение следующего получаса опустошил еще два, а затем, уже из чистого упрямства, заказал двойную порцию. Он уже допивал и ее, когда увидел Мэри. Она вошла в фойе и остановилась в дверях, высматривая его. Многие головы повернулись к ней, и он подумал: Мэри, ты должна быть мне благодарна — ты прекрасна. Подняв правую руку, он помахал ей.
Мэри помахала ему в ответ и приблизилась к его столику. На ней было серое шерстяное платье с изящным узором, немного не достающее до колен. Волосы, перехваченные на затылке (он никогда не видел, чтобы она так причесывалась), ниспадали на плечи. Выглядела Мэри моложе обычного, и он вдруг виновато вспомнил нагую Оливию, сладострастно барахтавшуюся под ним на их с Мэри супружеском ложе.