Но это еще вовсе не значит, что нам следует принять конъектуру Кишера (кстати сказать, единственную в рукописи материалов расследования 1455/56 г., содержащей 136 свидетельских показаний и насчитывающей 207 листов in folio) и читать «Сен-Никода» вместо «Вокулер». Нет ничего легче, чем объяснить неясный текст ошибкой свидетеля или писца; однако сделать это можно, когда ошибка очевидна либо когда другие объяснения неприемлемы. В данном же случае не наблюдается ни того, ни другого. Здесь, на наш взгляд, произошло недоразумение из-за того, что в рассказе Лассара оказалось опущенным одно логическое звено.
Перечитаем еще раз: «Сей Робер сказал мне, повторив несколько раз, чтобы я отвел ее домой, к отцу, и дал оплеуху. И, когда Дева увидела, что сей Робер не желает дать ей провожатых, она взяла мою одежду и сказала, что хочет уйти. И она ушла, и я отвел ее в Вокулер. А потом она отправилась оттуда с охранной грамотой к сеньору Карлу, герцогу Лотарингскому». {65}
А теперь зададим вопрос: где и когда Лассар отдал Жанне свою одежду? Неужели прямо в резиденции Бодрикура, вокулерском замке, сразу после разговора с капитаном? Более чем сомнительно. Очевидно, Лассар и Жанна вернулись в Бюрей-Ле-Пти, в дом Лассара (это совсем рядом с Вокулером, всего в трех километрах, получасе ходьбы), там Жанна взяла мужскую одежду, и Дюран снова отвел ее в Вокулер. Вот эту подробность (возвращение в Бюрей) Лассар и опустил как само собой разумеющуюся. Он вообще был немногословен и, зная много больше других, дал очень краткие показания.
Если в мае 1428 г. Жанна действительно приходила к Бодрикуру, а потом вернулась домой, то об этом рано или поздно должны были узнать ее родные и односельчане. С того момента, когда она объявила коменданту Вокулера о своей миссии, ее «секрет» становился всеобщим достоянием. Ни у самого мессира Робера, ей у его людей не было решительно никаких причин держать в тайне визит новоявленной «посланницы неба». Более того, Бодрикур был просто-напросто обязан уведомить об этом церковные власти (что он и сделал, когда Жанна пришла к нему в начале 1429 г.), и слухи о столь необычном происшествии разнеслись бы по всей округе так же широко и быстро, как это произошло спустя полгода. Во всяком случае это событие непременно оставило бы какой-либо след в показаниях тех двадцати четырех жителей Домреми, чьи свидетельства дошли до нас в материалах процесса реабилитации.
Но никаких следов там нет. Никто из односельчан Жанны — ни ее сверстник и сосед Симонен Мюнье, ни ее крестный отец Жан Моро, ни ее крестные матери Беатриса д'Эстелен, Жаннета Ройе и Жаннета де Вито — ни единым словом пе обмолвился о свидании Жанны с Бодрикуром весной 1428 г. и о возвращении домой после первой неудачной попытки. Ничего не знала об атом и ее близкая подруга Овьетта; для нее уход Жанны из Домреми был полной неожиданностью. «Я не знала, когда Жанна ушла отсюда, и много плакала, потому что была ее подругой и очень ее любила» (D, I,