— Да. На свои, — по-ребячьи надув губы, проговорил Кирилл. — Но ведь у меня своих станков нет.
— Эко грохнул. Своих. А у нас, что ж, свои, что ль? Народные.
«Прав, прав он! Опять прав!» — решил Кирилл и хотел было сказать об этом, но Сталин перебил его, внезапно предложив съездить за границу.
— Не все там ругай, там есть чему и поучиться, — сказал он.
Кирилл растерянно ответил, что он не знает «чужого языка».
— Экая гора из каши, — сказал на это Сталин.
И Кирилл даже как-то забыл, что перед ним Сталин, и говорил с ним так же, как говорил, допустим, с Богдановым. Иногда даже вступал в спор, стремясь опрокинуть тот или иной довод Сталина. Сталин внимательно вслушивался, а выслушав, начинал спокойно возражать, и глаза его в эти минуты горели усмешкой, такой, какая бывает у отца, когда он говорит о серьезных делах с маленьким сыном. Но усмешка эта вовсе Кирилла не унижала, не оскорбляла, она его задирала, она ему как бы говорила: «А ну, валяй, валяй, тянись… покажи себя всего».
— Страна у нас большая, огромная, народ нам верит… поэтому надо сто раз отмерить и… подождать, опять подумать, — говорил Сталин. — Поэтому всякую мечту, всякое даже очень хорошее предложение надо как следует обдумать… не то — «горшков набьем много». Но уж раз проверил, раз народ подхватил — иди вперед, не оглядывайся, не чеши в затылке, не то и народ, глядя на тебя, тоже будет чесать в затылке.
«Опять другой», — подумал Кирилл и, взволнованный, выхватил платок, намереваясь вытереть лицо.
Вместе с платком из кармана вылетел орден Красного Знамени.
— Да у вас орден. Почему не носите? — спросил Сталин и, опередив Кирилла, поднял с пола орден.
— Фу-у-у ты-ы, — вырвалось у Кирилла, и, принимая орден из рук Сталина, он ото всей души сказал: — Не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот теперь буду гордиться: орден принял из ваших рук.
— Валяй. Гордись. — И Сталин засмеялся тихо, в себя, и заговорил о том, что не пора ли Кириллу «сменить руль». — Как ты думаешь, Сергей Петрович, не сменить ли руль твоему «крестнику»?
— Надо бы, — ответил Сивашев.
И еще помнит Кирилл…
Была ночь. Летели темные хлопья снега, они падали на крыши домов, устилали дороги, слепили глаза. Из теплой, белесой пурги таращились огни новостроек.
В эту ночь по высокой, похожей на стену древнего замка плотине расхаживали Богданов и Кирилл Ждаркин. Тут было тихо, и Богданов всегда уходил сюда, чтобы обдумать то или иное большое дело. И теперь они шагали молча, оба в серых шинелях, и теплый крупный снег лежал у них на плечах, на фуражках. Иногда Кирилл, очевидно намереваясь заговорить, встряхивался, и снег падал с него пластами, как штукатурка. Но Кирилл молчал, ибо он не знал, с чего начать и как: то, что свершилось в партии, ошарашило его, как ошарашило и многих молодых коммунистов, не искушенных еще в вопросах политики. Иные молодые коммунисты, в том числе и Кирилл Ждаркин, наивно считали Бухарина, Каменева, Зиновьева, Рыкова «учениками Ленина», и вот теперь те выступили со своими программами, с программами, которые никак не укладывались в голове Кирилла. Он никак не мог понять, чего ж они хотят. Остановить движение страны? Помириться на том, что есть, — на колеистых дорогах, на ветхих фабричонках, на бороне, на сохе? А ведь Кирилл уже видел Запад — с его мощной индустрией, с его гудронированными дорогами, с его тракторами, с его аэропланами, автомобилями. Помириться на том, что есть, значит — снова превратиться в старую Русь, которую в свое время изрядно трепали.