На гребни сопок с трудом карабкалось алое, слабое ещё солнце, низина заполнялась стрёкотом кузнечиков, в придорожных кустах распевались, готовясь исполнить свою партию концерта, мелкие пташки, и на душе у Ваньки было так необъяснимо легко, словно дурацкий его побег из дома, который он намеревался отменить ещё пару часов назад, был самым лучшим и правильным из принятых им в жизни решений.
Увидев вдали Дорогу, он зашагал ещё быстрее, и передохнуть позволил себе только у покосившегося и проржавевшего указателя «Семёновка — 4 км , Матвеевка — 10 км». Сразу за ним был устроен красивый заасфальтированный съезд, но прокладывать дорожное полотно в их деревню не стали: через пару десятков метров асфальт превращался в накатанную земляную колею, а потом и вовсе в тонкую тропинку, которая и доползала, почти незаметная, до деревни.
В Семёновке на площади перед сельсоветом (там же располагались здания клуба и школы) ещё оставалось немного растрескавшегося и посветлевшего от времени асфальта, так что Ваньке это зрелище было не в диковинку. Но Дорога всё равно поражала воображение: широченная, шагов тридцать в поперечнике, удивительно гладкая — без выбоин и почти без трещин — тёмно-серая лента, уздечкой накинутая на ощетинившиеся соснами и елями сопки, да так удачно, что они не могли сбросить её и десятилетия спустя. На ней ещё сохранилась разметка — пунктирные линии были отлично видны на шершавой поверхности.
Времени размышлять не было. Ванька огляделся по сторонам, вдохнул сырой утренний воздух и двинулся налево.
Определённой цели у него не было, да и не могло быть. Когда идёшь в никуда, единственный вопрос заключается в том, когда сумеешь набраться храбрости, чтобы признаться себе в бессмысленности своего похода и повернуть назад. Оставалась, правда, крошечная вероятность встретить людей и найти себе новый дом, но в глубине души Ванька искал вовсе не этого, и чем дальше он шёл по Дороге, тем лучше понимал это.
Вначале он жался к обочине и, взбираясь на очередную вершину, приникал к стволам деревьев, старался слиться с ними и сделаться невидимым, осматривая раскидывающуюся между холмами долину. Но, и в десятый раз никого не увидев на расстилающемся в очередной низине бескрайнем дорожном полотне, он перестал прятаться и зашагал посередине, подбадривая себя услышанной в деревенском клубе песенкой.
На привал Ванька остановился уже за полдень, в месте, где дорогу пересекала узкая стремительная речка с почти прозрачной водой. Спустившись под основательный мост, сооружённый словно в расчёте на то, что речушка может разбухнуть, и берега поднимутся раза в три, Ванька напился и достал из рюкзака провиант. За весь день он пока не встретил ни одного живого существа, видел только вдалеке лосиху с лосёнком, но подходить к ним не решился. Ему казалось, что он уже ушёл довольно далеко от своей деревни; во всяком случае, считать холмы, через которые он перебирался, Ванька утомился и бросил. А Дорога так же неутомимо ползла вперёд, и на ней не встречалось ни единого указателя на ближайшие деревни, ни съездов на просёлочные тракты — ничего. Но ведь не могло же быть так, чтобы люди строили путь в пустоту? Что-то обязательно должно было находиться там, в другом конце Дороги… Цель, к которой от самого Хабара тысячи рабочих (это как если всю Матвеевку и Семёновку вместе взять и ещё по две такие деревни, тогда, может, наберётся столько народу), прокладывали её день и ночь, год за годом, сменяясь по выслуге лет или умирая, надорвавшись, прямо здесь, в глуши, в сотнях километров от ближайшего человеческого жилья. Из этих людей сейчас в живых наверняка никого не осталось…