Звук обрушивается, словно лавина. Двоится. Идет одновременно снаружи и через наушники. Гитарист легонько кивает. Я начинаю. Слегка отстаю от ритма. Темп немного непривычен. Быстро приноравливаюсь. Мандраж отпускает меня ко второму куплету. Кажется, я вспоминаю слова сам, без помощи Триста двадцатого. Группа приноравливается ко мне. На втором припеве бэквокалистки, несмотря на незнакомый язык, уже уверенно выдыхают вслед за мной окончания.
— Will you, won't you, do you, don't you wanna go to bed? What a bringdown! — выкрикиваю я.
— ... down, — вибрируют женские голоса, простеньким приемчиком добавляя глубины моему голосу.
— ВА-А-А! — отзывается зал.
И невидимые нити тянутся ко мне. Соединяют всех вокруг в большую сеть. Словно соревнуясь с мельканием стробоскопа, команда подтанцовки в бешеном темпе выделывает замысловатые па. Мы бьемся в паутине звука, как припадочные. Молодняк снова наваливается на цепь охраны. В темноте мелькают лица и кулаки. Свалка. Слем.
There's a tea-leaf about in the family,
Full of nothin' their fairy tale.
There's a tea-leaf a-floatin' now for Rosalie,
They'll believe in ding-dong bell,
— восторженно кричу я.
И гитарист делает пару шагов. Кивает едва заметно. Вибрирующее соло скачет по головам. “Понеслось”, — мелькает в голове. И только легкий страх, смешанный с нетерпеливым ожиданием — не пропустить, когда эти взрослые дядьки с манерами капризных детей наиграются в свои игрушки.
— ВА-А-А! — ударник подхватывает эстафету. Перепады звука. Звон тарелок. Кажется, у меня перепонки не выдержат, так беснуется зал.
— ВА-А-А! — клавишник горбится над губной гармоникой, оборванные хриплые звуки, вмешиваясь в грохот камнепада, постепенно превращают его в редкий перестук камней по склону.
И я понимаю — парни просто отрываются. Они не работают — они живут на сцене. И радость пополам с гордостью — меня пустили в святая святых, в свою душу, — выхлестывает из меня с едва заметным кивком прикусившего губу гитариста.
Take a butchers at the dodginesses of old Bill.
Aristotle's orchestra are living on the pill.
One of them gets very-very prickly when he's ill.
And you know what you know in your head.
Will you, won't you, do you, don't you wanna make more bread?
What a bring...
— ... down! — визгливо выдыхают из дымной пелены крутобедрые дивы.
И я растерянно умолкаю под вой толпы. Слова кончились. Джаз плавит воздух. Труба, гитара, ударные — все сплетается в тугой упругий шар, что летит с высоты и никак не может упасть. Все замирает в ожидании. Звук все длится и длится. Ближе. Ближе. И вдруг, с последним ударом колотушки по “бочке”, обрушивается тишина. Это так неожиданно, что целое мгновенье я слышу, как тяжело дышит в наушниках кто-то из группы. А потом обвал накрывает нас.