Успеть бы выйти на улицу, пока не вернулась Шенберг!
— Хоббс!
О Господи, совершенно некогда думать! Придется решать. Можно обернуться, улыбнуться, вернуться за стол — и оставить Дэвиса одного, под прицелом, как раненого зверя, у которого не осталось ни одного надежного убежища.
Он должен увидеть эту фотографию. Должен.
Дэвис неторопливо смешался с толпой закончивших дежурство и выходящих из здания полисменов.
Шенберг громко окликнула ее еще раз, но Алекс упрямо шла вперед, проталкиваясь сквозь толпу к выходу и ожидая услышать топот ног за спиной, громкую команду "Стой!".
Она на мгновение обернулась.
Шенберг стояла к ней спиной и кричала в пустую комнату. В сторону двери никто не смотрел.
Алекс не поняла, радоваться этому или пугаться. Впрочем, это не помешало ей вывалиться на крыльцо, проковылять мимо очередного полицейского, который кивнул ей, мимо припаркованных машин и выйти на улицу.
Габриэль Дэвис спокойно сидел на автобусной остановке, дожидаясь ее. Она плюхнулась рядом, шипя от боли, и вытянула ногу перед собой.
— Какие будут предложения? — поинтересовался Дэвис.
Алекс молча извлекла из-за пазухи фотографию.
Он взглянул, на лице ничего не отразилось, но Алекс уже научилась понимать его чувства по малейшим движениям. Она определила отчаяние. И боль.
Он взял фотографию в руки, перевернул. Прочитал текст.
И молча вернул обратно.
— Думаю, вам лучше вернуться, — сказал Дэвис. Механический голос был неимоверно далек от того, что он мог чувствовать на самом деле. Алекс убрала снимок в конверт, конверт — в сумку, под револьвер, который Шенберг так удачно "забыла" конфисковать.
Автобусная остановка казалась слишком открытой. Алекс бросала нервные взгляды по сторонам, ожидая подъезжающего автобуса, фургона, бегущих полицейских. Пока — никого.
— Что? — спросила она.
— Это дом Рашели. Моей бывшей жены.
Дом моего сына, хотел сказать он, но побоялся. Дом Джереми.
Ржавые качели за домом. Марджори Кассетти, с улыбкой цепляющая булавкой фотографию к кофточке.
— Давно? — произнес Дэвис. Это уже напоминало разговор.
— Она дала мне ее часа два назад.
— Слишком поздно. — Взгляд его сделался страшно тяжелым, ей даже стало трудно дышать. Тщательно и ровно выговаривая каждое слово, он продолжил: — Для опытного человека расчленить ребенка — дело пяти минут. А может, и меньше.
Ты говоришь про своего сына, хотела сказать Алекс, но не смогла. Про своего собственного сына.
Он всё прекрасно понял. Она могла судить об этом по его дрогнувшим пальцам, по напряжению плеч. Очевидно, он уже неоднократно мысленно рисовал себе эту картину.