— Истинно, отец мой, они и понятия не имеют о какой-либо субординации в отношениях, — сказал отец Ковновский, потупив глаза. Он не любил переливать из пустого в порожнее, но вынужден был терпеть разглагольствования старшего иезуита, сознавая, что доверительность, установившаяся между ними, может когда-нибудь принести пользу.
— Нет, не имеют, — угрюмо кивнул отец Погнер. — Как они смеют ставить какого-то там изгнанника выше нас? Ведь это величайшее оскорбление! — Он всмотрелся в снежную пелену и гневно махнул рукой. — Еще одна такая неделя — и ледяной капкан захлопнется на всю зиму.
— Что нам не страшно, ведь король Стефан не зовет нас обратно, — рассудительно ответил отец Ковновский. — А посему мы обязаны продолжать наши труды. Во славу Господа и Польского государства.
Отец Погнер покосился на золотые луковки, сиявшие над деревянной кровлей хором Василия Шуйского.
— Да, — согласился он и продолжил, растягивая слова: — Жуткий город, жуткие дома, жуткие храмы! Эти Русские еще смеют называть Москву третьим Римом. Ха! — Он обернулся к своему спутнику и в возмущении выпалил: — И не вздумайте защищать их, отче, ибо они уже прокляты! Господом нашим!
— Все дело в невежестве, — вздохнул отец Ковновский, стараясь утихомирить расходившегося патрона.
Они шли мимо высоких — затейливой ковки — ворот. Отец Погнер гневно качал головой.
— Русские вероломны и лживы! Все, все!
— Их сбивают с толку пастыри, — сказал отец Ковновский, чтобы что-то сказать, — исповедующие учение, ошибочное в своей сути.
— И князья, — добавил отец Погнер, злобно поглядывая на нескончаемый добротный фасад сложенных из огромных бревен хором. — Властолюбивые негодяи, накажи их Господь!
— Аминь, — вполне искренне произнес отец Ковновский, ничего не имевший против последнего пожелания. — Они совершенно лишены благочестия.
— И за это Господь ниспошлет в их снедь скорпионов, а в сновидения — всяческие кошмары, — заявил отец Погнер. — Они будут жить в нужде и стыде, пока не созреют для покаяния. — Он поскользнулся на укатанном льду и чуть было не упал, но отец Ковновский подхватил его под руку.
Они зашатались, быстро перебирая ногами, затем с большим напряжением выпрямились, боясь шелохнуться и тяжело отдуваясь. Прохожие вокруг захихикали. Пришлось притвориться, что их не касаются эти смешки.
— Едва упаслись, — послышалось откуда-то сверху. Говорили по-польски.
Отец Ковновский вывернул шею и увидел плотного светловолосого мужчину верхом на нетерпеливо пританцовывавшей рыжеватой кобыле — боярина, судя по бороде и расшитому золотом полушубку.